Жарко. В тени забора, окружающего целый микрорайон недостроенных многоэтажек, собрались мужчины. Они держатся уверенно, мало жестикулируют, говорят по делу — военные. Да и не в первый раз приходится объяснять одно и то же: то журналистам, то на пикетах, то на митингах, то на видеообращениях — отсюда и чёткость. За забором вяло идет стройка: проехавший КамАЗ поднял облако пыли, где-то зачем-то постукивают молотком, не спеша перемещаются по стройке рабочие в касках. Больше там не происходит ничего. В этих домах мужчинам и их семьям когда-нибудь жить. Когда-нибудь — когда закончится ленивая стройка, которая тянется с августа 2012 года.

Началось всё при бывшем министре обороны Анатолии Сердюкове (был министром с 15 февраля 2007 года по 6 ноября 2012 года, — прим.ред.). Компания-подрядчик — Су-155 — стала строить дома для военнослужащих, легко получила огромный аванс, а после объявила о банкротстве. За ней достраивать дома стала другая, уже государственная компания — ГУОВ (главное управление обустройства войск). ГУОВ никто авансов выделять не стал, поэтому дома достраиваются и перестраиваются гораздо медленнее, чем нужно людям. Некоторые корпуса, правда, уже сданы, то есть достроены, но заселять туда людей не спешат, только иногда разрешают посмотреть, как и что там, в обещанной квартире.

Полковник Давыдов снимает чёрные зеркальные очки. На вид ему лет шестьдесят, волосы совсем седые. Он тоже должен жить там, в доме за забором, а не стоять с журналистом на солнцепёке. В семьдесят восьмом году из Свердловской области он ушёл срочником в погранвойска, потом поступил в Киев — закончил Высшее танковое инженерное училище.

В восемьдесят четвёртом Игоря Давыдова распределили на Урал: «Уралвагонзавод, есть такое предприятие, где танки делают. Девятнадцать лет там прослужил — от младшего военпреда дошел до замначальника военного представительства». Потом Давыдов с Урала перевёлся в подмосковную Кубинку, откуда его забрали в научно-технический комитет главного автобронетанкового управления.

 — «Армату» (российская универсальная боевая гусеничная платформа, — прим.ред.) вы видели? Вот в разработке прообраза «Арматы» как раз я и принимал участие. Так я тридцать восемь лет отслужил в сумме.

В 2008 году Давыдов написал рапорт: хотел и дальше работать, здоровье позволяло. Но Сердюков отказал, тогда вообще шли сокращения, и в 2009 году Игоря Борисовича вывели за штат. Он до сих пор числится военнослужащим, поэтому работать где-то ещё ему запрещено, максимум — преподавать в военных училищах. Пока Давыдов с женой живут в старой служебной квартире в Кубинке, в новом доме почти ничего не происходит.

 — У меня на балконе стояло болото, сейчас уже высохло — естественным путём. Больше ничего в ней [новой квартире] не меняется. Дом стоит недостроенный уже три года, три зимы. На крыше нет теплоизоляции, в батареях нет тепла, и бетон разрушается.

Подполковник Морин очков не снимает. Он — координатор объединения «Бездомный полк», каждое его слово подкреплено документом или выдержкой из официальной статистики. Вместе с Давыдовым они принимаются по очереди, дополняя друг друга, рассказывать, что происходит в домах на Левобережной.

Морин: К первому июня обещали сдать пять домов, 8 тысяч квартир. Сделали пока только три дома. Второй, пятый, шестой корпуса. Строители свою задачу выполнили, но абсурд в чём — двадцать второй корпус закончили ещё в апреле, строители его сдали. И его до сих пор не могут в Росреестре поставить на учёт. Там говорят, что Министерство обороны предоставляет некачественные документы и просто разворачивают их назад, особо не объясняя ничего.

Департамент строительства возбуждается, пытается немного прогнуть Росреестр, чтобы те шли навстречу и что-то меняли. Но ребята из Росреестра, как я понимаю, не очень собираются этим заморачиваться и в общем порядке выполняют свою работу. Но вопрос: неужели за пять лет стройки нельзя было подготовить документы? Или люди, которые наняты, они что, неграмотные?

Давыдов: Парадокс ещё в чём — девять корпусов уже в 2014 году были приняты Росреестром как готовые. А департамент жилищного обеспечения сказал: я девять корпусов заселять не буду, я буду заселять двадцать три корпуса. И будут ждать, пока все будут закончены. В итоге Су-155 уходит, девять домов, которые были полностью готовы к заселению, разграбляются, всё, вплоть до силового кабеля, вырубается, и снова нужно на это тратить деньги.

Морин: Три или четыре месяца дома стояли бесхозные, охрана была снята. Кто за это несёт ответственность? Никто не знает. Ещё такой момент: ну выполнили ремонт, но если дом не отапливается, он приходит в негодность буквально после первой зимы. И вот Министерство обороны вкладывает деньги, чтобы ещё раз сделать ремонт.

Давыдов: А теплотрасса? Пришёл МОЭК [Московская объединённая энергетическая компания] и говорит: а мы не принимали швы. И сейчас все новые трубы убирают, и МОЭК свои трубы закладывает.

Морин: Мы, к сожалению, не эксперты в строительной области, и нам документы по этому строительству не дают и не дадут никогда в жизни. Когда стройка будет закончена, по большому счёту, никто не знает. Был объявлен 2016 год, июль, был объявлен декабрь — сроки постоянно переносятся.

Давыдов: По семи корпусам речь уже не идёт, что их будут достраивать в этом году. Только по шестнадцати.

Морин: Проблема-то вообще более глобальная. В 2012 году внесли изменения в 76 ФЗ «О статусе военнослужащего»: военнослужащий не имеет права отказываться от жилья, соответствующего требованиям законодательства. Но доказать несоответствие проблемно. Например, независимая экспертиза говорит, что помещение не соответствует требованиям. Они отдают это заключение, а им говорят: хорошо, вы отказались от жилья, и мы вас переводим на жилищную субсидию.

Давыдов: Не важно, что там невозможно жить — вы отказались.

Морин: А что такое жилищная субсидия для семьи из трех человек? Это на уровне пяти миллионов рублей. А что в Москве можно купить на пять миллионов рублей для трёх человек? Основным мотивом принятия этого закона был тот факт, что военные якобы перебирают харчами. Военному, мол, не нравится инсталляция, вид из окна и так далее. А военнослужащему тяжело судиться: представляете, каково это — судиться с федеральным органом исполнительной власти, у которого ресурсов больше? И получается, что человек в итоге всё равно получает проблемное жильё, в котором ему потом жить. Хорошо, если человек молод, запас прочности большой. Но в основном у наших военных выслуга больше двадцати лет. Они поступают в военное училище, учатся, уезжают в дальний гарнизон. Мало у кого здоровье вообще остаётся.

Давыдов: Вот я инвалид третьей группы. А если я, например, по наследству хочу квартиру получить? Участок земли купить? Ничего нельзя, тогда улучшатся жилищные условия. Если дочь выходит замуж за молодого человека, у которого есть квартира — всё, она теряет право на жильё. Какое отношение Министерство обороны имеет к наследованию? Получается, мы должны ничего не иметь, должны быть голы. Даже если избушка где-то стоит — до свидания.

К Давыдову, Морину и журналистам присоединяются видеооператор канала «Бездомного полка» и ещё два активиста — получается небольшая толпа. Мужчины предлагают журналистам вместе с ними попробовать пройти через КПП и посмотреть на квартиру Давыдова, но заранее знают, что их вряд ли пустят. Но так даже лучше: что там, в квартире, и так известно, зато у видеооператора появится эмоциональная картинка для сюжета. И действительно, охранники не настроены пускать посторонних на стройку и отправляют к коллегам, на соседние КПП — пускай те смотрят бумажки и принимают решение.

— Ну вот, мы же говорили.
— Может, через забор перелезем? Там вон можно…
— Ну куда мы полезем, ноги ломать? Сейчас нормально попробуем.

Маленькая толпа ходит от одного КПП к другому, чем, кажется, вызывает недоумение и легкую панику у охраны. Зато офицеры показывают все недоработки на фасаде домов.

 — Это потом придётся альпинистам лезть, швы замазывать, плитки наклеивать.

Видеооператор хочет эмоций, жёсткого недовольства — так получится сделать сюжет, который тронет зрителей и поможет достучаться туда, куда нужно. Но мужчин уже нет таких чувств, настолько они устали от всего этого. Про них пишут, что это их война. Ведь они офицеры — и теперь вот воюют за квартиры. Какая же это война? Это скучное и бессмысленное препирательство с ограниченно уполномоченным охранником на КПП. Этот «ограниченный» охранник — он же чиновник Росреестра, он же сотрудник ГУОВ, он же и министр. «Этого нельзя, так велено, ничего не знаю, идите спросите у кого-нибудь еще».

 — Мы для этого тут стоим.

Несколько корпусов всё-таки заселили, туда можно пройти, и офицеры идут в гости — мимо снесённых гаражей, мимо автомойки, куда жители «сданных» домов ходили за водой, мимо в спешке благоустраивающих окрестности рабочих.

Из окна первого этажа за фотографирующими журналистами добродушно наблюдает женщина в розовой футболке, в одной руке у нее церковная свечка. Она прапорщик в отставке — двадцать два годы выслуги в инженерных войсках.

 — Грядку мою поснимайте, ей тут многие недовольны.

В самом деле, прямо под окнами разбит цветник.

София Васильевна, так зовут владелицу «грядки», часто рассказывает журналистам, что оказалась в нужное время в нужном месте: на открытии одного из корпусов пожаловалась какому-то человеку, у которого брали интервью телевизионщики, а человек этот оказался замминистра обороны. Очень скоро её семье наконец дали квартиру.

Но довольна она не всем. У Софьи трое детей: старшей дочери — тридцать девять, сыну — тридцать семь, младшей дочери — тридцать один. Софья просила дать одну однокомнатную квартиру, чтобы поселить хотя бы какого-то члена семьи отдельно. Не дали. Поэтому трое взрослых детей, двенадцатилетняя внучка и сама прапорщик в отставке живут вместе. Сын Софьи не женится, чтобы не жить вшестером.

 — Да, ещё зимой квартира не прогревается выше семнадцати градусов. Даже ремонт делать не хотим, думаем продавать и разменивать.

Плохо работает отопление и на последнем этаже — в квартире Елены и её сына Дмитрия. В отличие от Софьи, они уже прочно обжились на новом месте, даже сделали ремонт: за свой счёт заказали альпинистов, чтобы замазать межпанельные швы, сами выровняли стены, сами поменяли батареи.

— Вызывали из управляющей компании специалистов, но они что сделают? Руками разводят и всё. Мы просто устали, пять лет ждали, поэтому сделали всё за свой счёт. Мой муж был участником военных действий : и «афганец», и «чеченец», и в Абхазии был. Но так получилось, что не дождался квартиры — получил два метра на Домодедовском кладбище.

А некоторых офицеров сразу селят поближе к кладбищу и за МКАД — в район Молжаниново. За бетонным забором — лысеющий газон, полуразвалившиеся детские площадки, кривые дома с заклеенными газетами окнами. Кладбище здесь через дорогу.

Когда возводились эти дома, застройщики не стали тратить время на бумаги и дополнительные согласования, поэтому кроме кладбища жители района-промзоны Молжаниново наблюдают из окон третью взлётно-посадочную полосу Шереметьево и бетонный завод. Там, где сегодня дома, раньше был армейский склад — земля могла быть заражена, и её должны были рекультивировать. Рекультивацию как бы провели, но уже после окончания строительства.

Морину тоже предлагали квартиру в этом районе, но когда он принёс бумаги от независимого эксперта, который признал квартиру несоответствующей нормам, Морина перевели на жилищную субсидию, мол, вы отказались от жилья. Произошло это в тот день, когда у подполковника родился сын.

 — При рождении сына у меня изменилась учётная норма, и перевести на субсидию меня уже не могли. Лицемерие, невероятное лицемерие, — сокрушается Морин.

По мнению активистов «Бездомного полка», те, кто сейчас живут в Молжаниново — самые покорные (или отчаявшиеся).

 — Военные вообще привыкли всю жизнь подчиняться, защищать родину. Для них это диссонанс: выступать против министерства обороны, в котором они всю жизнь служили. И власть этим пользуется.

Те, кто не согласились на жизнь в промзоне, ждут, пока девять тысяч квартир в двадцати восьми домах будут достроены. И лишь немногие продолжают кажущуюся бесконечной перепалку с ответственными лицами.