фото Игоря Белкова
текст Екатерины Харлампиевой, Марины Рунович
текст Екатерины Харлампиевой, Марины Рунович
Скажи за меня
Бездомные и волонтёры движения «Друзья на улице», которые каждую субботу встречаются на московских вокзалах, рассказывают друг о друге
Согласно данным Росстата, бездомность в России определяется цифрой в 64 тысячи, но мнения политиков и экспертов разнятся: по некоторым оценкам, уличную жизнь вынуждены вести от 3 до 5 млн человек. Есть много первичных причин бездомности, среди которых семейные обстоятельства, мошенничество, тюрьма, неполучение жилья после детского дома, зависимость от наркотиков или алкоголя и даже личный выбор. Но нет причин оставаться на улице долго, а выбраться назад — почти невозможно. Отсутствие развитой социальной политики не даёт появиться системе реабилитации, после которой бывший бездомный сможет не только вернуться в социум, но и удержаться в нём. Переходным звеном между улицей и обычной жизнью становятся НКО и волонтёры различных организаций.
«Друзья на улице», одно из таких волонтёрских движений, руководствуются представлением о дружбе как о факторе, который может помочь выдержать уличную жизнь или облегчить возвращение. Несколько раз в неделю они готовят горячий ужин, делают бутерброды, разливают по термосам чай и отправляются на Киевский, Курский, Ленинградский вокзалы и другие маршруты раздачи, где всегда есть тот, кто их ждёт.
Мы поговорили с московскими бездомными и волонтёрами движения, чтобы понять, где проходят границы такой дружбы, можно ли считать это социальным мостом, который упрощает выход с улицы и что сами участники отношений думают друг о друге.
«Друзья на улице», одно из таких волонтёрских движений, руководствуются представлением о дружбе как о факторе, который может помочь выдержать уличную жизнь или облегчить возвращение. Несколько раз в неделю они готовят горячий ужин, делают бутерброды, разливают по термосам чай и отправляются на Киевский, Курский, Ленинградский вокзалы и другие маршруты раздачи, где всегда есть тот, кто их ждёт.
Мы поговорили с московскими бездомными и волонтёрами движения, чтобы понять, где проходят границы такой дружбы, можно ли считать это социальным мостом, который упрощает выход с улицы и что сами участники отношений думают друг о друге.
Согласно данным Росстата, бездомность в России определяется цифрой в 64 тысячи, но мнения политиков и экспертов разнятся: по некоторым оценкам, уличную жизнь вынуждены вести от 3 до 5 млн человек. Есть много первичных причин бездомности, среди которых семейные обстоятельства, мошенничество, тюрьма, неполучение жилья после детского дома, зависимость от наркотиков или алкоголя и даже личный выбор. Но нет причин оставаться на улице долго, а выбраться назад — почти невозможно. Отсутствие развитой социальной политики не даёт появиться системе реабилитации, после которой бывший бездомный сможет не только вернуться в социум, но и удержаться в нём. Переходным звеном между улицей и обычной жизнью становятся НКО и волонтёры различных организаций.
«Друзья на улице», одно из таких волонтёрских движений, руководствуются представлением о дружбе как о факторе, который может помочь выдержать уличную жизнь или облегчить возвращение. Несколько раз в неделю они готовят горячий ужин, делают бутерброды, разливают по термосам чай и отправляются на Киевский, Курский, Ленинградский вокзалы и другие маршруты, где всегда есть те, кто их ждёт.
Мы поговорили с московскими бездомными и волонтёрами движения, чтобы понять, где проходят границы такой дружбы, можно ли считать это социальным мостом, который упрощает выход с улицы и что сами участники отношений думают друг о друге.
«Друзья на улице», одно из таких волонтёрских движений, руководствуются представлением о дружбе как о факторе, который может помочь выдержать уличную жизнь или облегчить возвращение. Несколько раз в неделю они готовят горячий ужин, делают бутерброды, разливают по термосам чай и отправляются на Киевский, Курский, Ленинградский вокзалы и другие маршруты, где всегда есть те, кто их ждёт.
Мы поговорили с московскими бездомными и волонтёрами движения, чтобы понять, где проходят границы такой дружбы, можно ли считать это социальным мостом, который упрощает выход с улицы и что сами участники отношений думают друг о друге.
Дина & Валя
Дина & Валя
Валя, 54 года. Мы встретились с Диной года четыре тому назад на Киевском вокзале, в парке. У меня была подруга — Лариса, и вот они с ней раньше познакомились. Я в тот день приехала с работы — а работала я в рабочем доме в Брянском районе, — и Лариска мне говорит: «Сегодня суббота, должна Дина приехать, кормёжку привезти». Я спросила, что за Дина. «Ну, — говорит, — студентка-малолетка». Я и подумала: надо будет посмотреть на неё. Вот приехала Динка, привезла нам ужин, а я к ней подошла и спросила, правда ли, что она может помочь насчёт документов, насчёт жилья как-то. И она тогда ответила: «Да, мы можем помочь, но надо немножко постараться». И мы начали заниматься моими документами.
Мне всегда приятно было её видеть. Перед тем, как она приезжала, я ходила в баню. Помоюсь, переоденусь, приведу себя в порядок, чтобы когда пойдём мы в какую-нибудь организацию с Диной, ей не было за меня стыдно: вот едет она со мной, а я такой же человек, как все. Я никогда её не подводила, она это прекрасно знает. Дина очень добрый человек. Я такую девчонку первый раз встречаю. Когда я в Липецкой области работала, она даже приезжала ко мне на свой день рождения, хотела убедиться в том, что я хорошо устроилась.
Сама работа мне нравилась, хоть я и мало получала. Я сыры делала, масло-сливки. Жила в доме с печным отоплением, топить должна была сама. А ушла я только из-за ссор с хозяином: с зарплатой бывало по-всякому, хотя я сутками работала, не отходя от кассы, так сказать.
Дина ко мне приезжала с Мишей, со своим молодым человеком. У меня соседка Аня была, а у неё своя машина, и я ей говорю: «Анют, у меня гости приехали, надо смотать в город. Они мясо не едят, колбасу не едят. У меня полный холодильник этого мяса, а гостей накормить нечем». Поехали мы с Аней в город, а Дине я соврала, что мне на работу на пару часов нужно.
Привезла, помню, всякие соки, фрукты, зелень. Сделала овощные котлеты, кабачков нажарила им. Дине они очень понравились. Вы меня научите, как это готовить, говорит. Вот так Динуля была у меня в Липецке. Даже на огородик сходила ко мне, спросила петрушки нарвать. Сфотографировала там всё, хвалила, как красиво.
Она меня фотографировала, когда я работала ночью. «Ты извини, Валь, — говорит, — я тебя снимала». Я смеюсь: «Могла бы хоть предупредить меня, я бы жесты получше показывала, а то работаю стою тихонечко».
Было раз, что мы с Диной поругались. Со мной тогда жила Надя. Её ко мне в Липецк тоже Дина прислала. И вот Надя как-то звонит Дине и жалуется по громкой связи, как нам платят. А потом слышу, как Дина её зовёт обратно в Москву. «У тебя же, — говорит, — Надя, документы есть, чего тебе там мучиться?» Я залетаю наверх, трубку беру, а дальше… Мы поругались по телефону и где-то с месяц не общались. Тогда во мне вскипело. Посчитала, что Надя нужнее, раз она с документами. Только потом поняла, что я не права, что я оскорбила человека просто ни за что.
Я ночью лежала, и мне сон снился. Снилось, что Дина приехала опять ко мне и говорит: «Валь, я к тебе не зайду, я ночевать не с тобой буду». Я её зову, хочу с ней поговорить, а она отказывается. Я встала рано утром — а у меня привычка была где-то в полпятого вставать, потому что я ходила на ферму, проверяла, во сколько натопят, — пришла с фермы, чайник поставила и вспомнила этот сон. Так захотелось Динке позвонить. И позвонила — рассказала, какое уважение к ней на самом деле чувствую. Так мы помирились, и когда я приехала с Липецка сюда — встретились снова.
Мне всегда приятно было её видеть. Перед тем, как она приезжала, я ходила в баню. Помоюсь, переоденусь, приведу себя в порядок, чтобы когда пойдём мы в какую-нибудь организацию с Диной, ей не было за меня стыдно: вот едет она со мной, а я такой же человек, как все. Я никогда её не подводила, она это прекрасно знает. Дина очень добрый человек. Я такую девчонку первый раз встречаю. Когда я в Липецкой области работала, она даже приезжала ко мне на свой день рождения, хотела убедиться в том, что я хорошо устроилась.
Сама работа мне нравилась, хоть я и мало получала. Я сыры делала, масло-сливки. Жила в доме с печным отоплением, топить должна была сама. А ушла я только из-за ссор с хозяином: с зарплатой бывало по-всякому, хотя я сутками работала, не отходя от кассы, так сказать.
Дина ко мне приезжала с Мишей, со своим молодым человеком. У меня соседка Аня была, а у неё своя машина, и я ей говорю: «Анют, у меня гости приехали, надо смотать в город. Они мясо не едят, колбасу не едят. У меня полный холодильник этого мяса, а гостей накормить нечем». Поехали мы с Аней в город, а Дине я соврала, что мне на работу на пару часов нужно.
Привезла, помню, всякие соки, фрукты, зелень. Сделала овощные котлеты, кабачков нажарила им. Дине они очень понравились. Вы меня научите, как это готовить, говорит. Вот так Динуля была у меня в Липецке. Даже на огородик сходила ко мне, спросила петрушки нарвать. Сфотографировала там всё, хвалила, как красиво.
Она меня фотографировала, когда я работала ночью. «Ты извини, Валь, — говорит, — я тебя снимала». Я смеюсь: «Могла бы хоть предупредить меня, я бы жесты получше показывала, а то работаю стою тихонечко».
Было раз, что мы с Диной поругались. Со мной тогда жила Надя. Её ко мне в Липецк тоже Дина прислала. И вот Надя как-то звонит Дине и жалуется по громкой связи, как нам платят. А потом слышу, как Дина её зовёт обратно в Москву. «У тебя же, — говорит, — Надя, документы есть, чего тебе там мучиться?» Я залетаю наверх, трубку беру, а дальше… Мы поругались по телефону и где-то с месяц не общались. Тогда во мне вскипело. Посчитала, что Надя нужнее, раз она с документами. Только потом поняла, что я не права, что я оскорбила человека просто ни за что.
Я ночью лежала, и мне сон снился. Снилось, что Дина приехала опять ко мне и говорит: «Валь, я к тебе не зайду, я ночевать не с тобой буду». Я её зову, хочу с ней поговорить, а она отказывается. Я встала рано утром — а у меня привычка была где-то в полпятого вставать, потому что я ходила на ферму, проверяла, во сколько натопят, — пришла с фермы, чайник поставила и вспомнила этот сон. Так захотелось Динке позвонить. И позвонила — рассказала, какое уважение к ней на самом деле чувствую. Так мы помирились, и когда я приехала с Липецка сюда — встретились снова.
Валя, 54 года. Мы встретились с Диной года четыре тому назад на Киевском вокзале, в парке. У меня была подруга — Лариса, и вот они с ней раньше познакомились. Я в тот день приехала с работы — а работала я в рабочем доме в Брянском районе, — и Лариска мне говорит: «Сегодня суббота, должна Дина приехать, кормёжку привезти». Я спросила, что за Дина. «Ну, — говорит, — студентка-малолетка». Я и подумала: надо будет посмотреть на неё. Вот приехала Динка, привезла нам ужин, а я к ней подошла и спросила, правда ли, что она может помочь насчёт документов, насчёт жилья как-то. И она тогда ответила: «Да, мы можем помочь, но надо немножко постараться». И мы начали заниматься моими документами.
Мне всегда приятно было её видеть. Перед тем, как она приезжала, я ходила в баню. Помоюсь, переоденусь, приведу себя в порядок, чтобы когда пойдём мы в какую-нибудь организацию с Диной, ей не было за меня стыдно: вот едет она со мной, а я такой же человек, как все. Я никогда её не подводила, она это прекрасно знает. Дина очень добрый человек. Я такую девчонку первый раз встречаю. Когда я в Липецкой области работала, она даже приезжала ко мне на свой день рождения, хотела убедиться в том, что я хорошо устроилась.
Сама работа мне нравилась, хоть я и мало получала. Я сыры делала, масло-сливки. Жила в доме с печным отоплением, топить должна была сама. А ушла я только из-за ссор с хозяином: с зарплатой бывало по-всякому, хотя я сутками работала, не отходя от кассы, так сказать.
Дина ко мне приезжала с Мишей, со своим молодым человеком. У меня соседка Аня была, а у неё своя машина, и я ей говорю: «Анют, у меня гости приехали, надо смотать в город. Они мясо не едят, колбасу не едят. У меня полный холодильник этого мяса, а гостей накормить нечем». Поехали мы с Аней в город, а Дине я соврала, что мне на работу на пару часов нужно.
Привезла, помню, всякие соки, фрукты, зелень. Сделала овощные котлеты, кабачков нажарила им. Дине они очень понравились. Вы меня научите, как это готовить, говорит. Вот так Динуля была у меня в Липецке. Даже на огородик сходила ко мне, спросила петрушки нарвать. Сфотографировала там всё, хвалила, как красиво.
Она меня фотографировала, когда я работала ночью. «Ты извини, Валь, — говорит, — я тебя снимала». Я смеюсь: «Могла бы хоть предупредить меня, я бы жесты получше показывала, а то работаю стою тихонечко».
Было раз, что мы с Диной поругались. Со мной тогда жила Надя. Её ко мне в Липецк тоже Дина прислала. И вот Надя как-то звонит Дине и жалуется по громкой связи, как нам платят. А потом слышу, как Дина её зовёт обратно в Москву. «У тебя же, — говорит, — Надя, документы есть, чего тебе там мучиться?» Я залетаю наверх, трубку беру, а дальше… Мы поругались по телефону и где-то с месяц не общались. Тогда во мне вскипело. Посчитала, что Надя нужнее, раз она с документами. Только потом поняла, что я не права, что я оскорбила человека просто ни за что.
Я ночью лежала, и мне сон снился. Снилось, что Дина приехала опять ко мне и говорит: «Валь, я к тебе не зайду, я ночевать не с тобой буду». Я её зову, хочу с ней поговорить, а она отказывается. Я встала рано утром — а у меня привычка была где-то в полпятого вставать, потому что я ходила на ферму, проверяла, во сколько натопят, — пришла с фермы, чайник поставила и вспомнила этот сон. Так захотелось Динке позвонить. И позвонила — рассказала, какое уважение к ней на самом деле чувствую. Так мы помирились, и когда я приехала с Липецка сюда — встретились снова.
Мне всегда приятно было её видеть. Перед тем, как она приезжала, я ходила в баню. Помоюсь, переоденусь, приведу себя в порядок, чтобы когда пойдём мы в какую-нибудь организацию с Диной, ей не было за меня стыдно: вот едет она со мной, а я такой же человек, как все. Я никогда её не подводила, она это прекрасно знает. Дина очень добрый человек. Я такую девчонку первый раз встречаю. Когда я в Липецкой области работала, она даже приезжала ко мне на свой день рождения, хотела убедиться в том, что я хорошо устроилась.
Сама работа мне нравилась, хоть я и мало получала. Я сыры делала, масло-сливки. Жила в доме с печным отоплением, топить должна была сама. А ушла я только из-за ссор с хозяином: с зарплатой бывало по-всякому, хотя я сутками работала, не отходя от кассы, так сказать.
Дина ко мне приезжала с Мишей, со своим молодым человеком. У меня соседка Аня была, а у неё своя машина, и я ей говорю: «Анют, у меня гости приехали, надо смотать в город. Они мясо не едят, колбасу не едят. У меня полный холодильник этого мяса, а гостей накормить нечем». Поехали мы с Аней в город, а Дине я соврала, что мне на работу на пару часов нужно.
Привезла, помню, всякие соки, фрукты, зелень. Сделала овощные котлеты, кабачков нажарила им. Дине они очень понравились. Вы меня научите, как это готовить, говорит. Вот так Динуля была у меня в Липецке. Даже на огородик сходила ко мне, спросила петрушки нарвать. Сфотографировала там всё, хвалила, как красиво.
Она меня фотографировала, когда я работала ночью. «Ты извини, Валь, — говорит, — я тебя снимала». Я смеюсь: «Могла бы хоть предупредить меня, я бы жесты получше показывала, а то работаю стою тихонечко».
Было раз, что мы с Диной поругались. Со мной тогда жила Надя. Её ко мне в Липецк тоже Дина прислала. И вот Надя как-то звонит Дине и жалуется по громкой связи, как нам платят. А потом слышу, как Дина её зовёт обратно в Москву. «У тебя же, — говорит, — Надя, документы есть, чего тебе там мучиться?» Я залетаю наверх, трубку беру, а дальше… Мы поругались по телефону и где-то с месяц не общались. Тогда во мне вскипело. Посчитала, что Надя нужнее, раз она с документами. Только потом поняла, что я не права, что я оскорбила человека просто ни за что.
Я ночью лежала, и мне сон снился. Снилось, что Дина приехала опять ко мне и говорит: «Валь, я к тебе не зайду, я ночевать не с тобой буду». Я её зову, хочу с ней поговорить, а она отказывается. Я встала рано утром — а у меня привычка была где-то в полпятого вставать, потому что я ходила на ферму, проверяла, во сколько натопят, — пришла с фермы, чайник поставила и вспомнила этот сон. Так захотелось Динке позвонить. И позвонила — рассказала, какое уважение к ней на самом деле чувствую. Так мы помирились, и когда я приехала с Липецка сюда — встретились снова.
Валя в работном доме
Она стоит больше подруги. Мы в январе шли с ней из аптеки — слякоть, дождь на улице: встали под крышей, и я вспомнила этот момент, когда обругала её тогда по телефону. А она и говорит: «Друзья же, Валя, познаются в беде. Ты ругалась тогда, а меня всё равно как-то к тебе тянет. Хочется поближе быть». Знала бы она, как меня к ней тянет! Она, когда мы созваниваемся, спрашивает: «Валь, может, надо чего?» А мне надо голос её услышать только, и всё. Мне, когда Дину вижу, становится намного легче.
Честно говоря, одно время, когда мы только познакомились, я как-то сомневалась в Дине. Не то чтобы даже сомневалась, а жалко было её. Молоденькая, думаю, всё-таки: учится, работает, а ещё взялась со мной. Мы однажды присели чай пить, я и задала ей вопрос: «Дин, тебе это не трудно?» «Нет, — говорит, — Мне всегда нравится, когда ты со мной сидишь и беседуешь, обсуждаешь какие-то проблемы, мне даже приятно».
Я ведь стесняюсь её что-то спрашивать. Я знаю её молодого человека, знаю о том, что она учится, подрабатывает. А если человеку понадобится, он сам душу откроет, и я выслушаю. Она знает, что я всегда открыто с ней говорю и всё рассказываю. Дина как дочка мне, только она добрее моей дочки. Так получилось с моими детьми, что когда их отец умер и я осталась одна — мы жили тогда в Молдавии, — я очень сильно начала пить. Растерялась, что пропаду, не смогу сына и дочку поднять, что тяжело будет без мужа. Когда из Белоруссии приехала моя мама, я два дня не могла её пустить домой. Было стыдно, потому что дети голодные и квартира грязная, а у меня только выпивка в уме. Но мама всё-таки уговорила меня, я открыла дверь. Она забрала нас в Белоруссию. Я там два месяца побыла и решилась приехать в Москву на заработки — торговала на рынке овощами и фруктами. Тут мне устроили недосдачу, и меня посадили. Я в Тульской области отсидела на вольном поселении полгода. Освободилась, решила домой уехать из Москвы. Приехала, а мне дочка так сказала: «Где была, туда и уходи. Ты нас опозорила». Я развернулась — что я могла сказать? — я развернулась и уехала назад в Москву. С тех пор здесь, с 2004 года.
Дина как дочка мне, даже больше. Мне нравится, когда я сижу с ней рядом. Вот недавно ей позвонила, так она приехала, и мы часа два посидели и поговорили, посоветовались с ней. Теперь поеду на работу. И Дина хотела со мной съездить. Мне даже без разницы, куда, но для того, чтобы я почувствовала свою еду, я должна сама зарабатывать — это важно.
Я чувствую Динину ласку, её доброту, чувствую, что меня всё больше притягивает к ней. Недавно ей сказала: «Умирать буду — и то, наверное, вспоминать тебя стану». Я бы хотела, чтобы у них с Мишей всё было хорошо, и чтобы такие же детишки были прекрасные и добрые, как она. Дай бог ей здоровья и счастья.
Честно говоря, одно время, когда мы только познакомились, я как-то сомневалась в Дине. Не то чтобы даже сомневалась, а жалко было её. Молоденькая, думаю, всё-таки: учится, работает, а ещё взялась со мной. Мы однажды присели чай пить, я и задала ей вопрос: «Дин, тебе это не трудно?» «Нет, — говорит, — Мне всегда нравится, когда ты со мной сидишь и беседуешь, обсуждаешь какие-то проблемы, мне даже приятно».
Я ведь стесняюсь её что-то спрашивать. Я знаю её молодого человека, знаю о том, что она учится, подрабатывает. А если человеку понадобится, он сам душу откроет, и я выслушаю. Она знает, что я всегда открыто с ней говорю и всё рассказываю. Дина как дочка мне, только она добрее моей дочки. Так получилось с моими детьми, что когда их отец умер и я осталась одна — мы жили тогда в Молдавии, — я очень сильно начала пить. Растерялась, что пропаду, не смогу сына и дочку поднять, что тяжело будет без мужа. Когда из Белоруссии приехала моя мама, я два дня не могла её пустить домой. Было стыдно, потому что дети голодные и квартира грязная, а у меня только выпивка в уме. Но мама всё-таки уговорила меня, я открыла дверь. Она забрала нас в Белоруссию. Я там два месяца побыла и решилась приехать в Москву на заработки — торговала на рынке овощами и фруктами. Тут мне устроили недосдачу, и меня посадили. Я в Тульской области отсидела на вольном поселении полгода. Освободилась, решила домой уехать из Москвы. Приехала, а мне дочка так сказала: «Где была, туда и уходи. Ты нас опозорила». Я развернулась — что я могла сказать? — я развернулась и уехала назад в Москву. С тех пор здесь, с 2004 года.
Дина как дочка мне, даже больше. Мне нравится, когда я сижу с ней рядом. Вот недавно ей позвонила, так она приехала, и мы часа два посидели и поговорили, посоветовались с ней. Теперь поеду на работу. И Дина хотела со мной съездить. Мне даже без разницы, куда, но для того, чтобы я почувствовала свою еду, я должна сама зарабатывать — это важно.
Я чувствую Динину ласку, её доброту, чувствую, что меня всё больше притягивает к ней. Недавно ей сказала: «Умирать буду — и то, наверное, вспоминать тебя стану». Я бы хотела, чтобы у них с Мишей всё было хорошо, и чтобы такие же детишки были прекрасные и добрые, как она. Дай бог ей здоровья и счастья.
Она стоит больше подруги. Мы в январе шли с ней из аптеки — слякоть, дождь на улице: встали под крышей, и я вспомнила этот момент, когда обругала её тогда по телефону. А она и говорит: «Друзья же, Валя, познаются в беде. Ты ругалась тогда, а меня всё равно как-то к тебе тянет. Хочется поближе быть». Знала бы она, как меня к ней тянет! Она, когда мы созваниваемся, спрашивает: «Валь, может, надо чего?» А мне надо голос её услышать только, и всё. Мне, когда Дину вижу, становится намного легче.
Честно говоря, одно время, когда мы только познакомились, я как-то сомневалась в Дине. Не то чтобы даже сомневалась, а жалко было её. Молоденькая, думаю, всё-таки: учится, работает, а ещё взялась со мной. Мы однажды присели чай пить, я и задала ей вопрос: «Дин, тебе это не трудно?» «Нет, — говорит, — Мне всегда нравится, когда ты со мной сидишь и беседуешь, обсуждаешь какие-то проблемы, мне даже приятно».
Я ведь стесняюсь её что-то спрашивать. Я знаю её молодого человека, знаю о том, что она учится, подрабатывает. А если человеку понадобится, он сам душу откроет, и я выслушаю. Она знает, что я всегда открыто с ней говорю и всё рассказываю. Дина как дочка мне, только она добрее моей дочки. Так получилось с моими детьми, что когда их отец умер и я осталась одна — мы жили тогда в Молдавии — я очень сильно начала пить. Растерялась, что пропаду, не смогу сына и дочку поднять, что тяжело будет без мужа. Когда из Белоруссии приехала моя мама, я два дня не могла её пустить домой. Было стыдно, потому что дети голодные и квартира грязная, а у меня только выпивка в уме. Но мама всё-таки уговорила меня, я открыла дверь. Она забрала нас в Белоруссию. Я там два месяца побыла и решилась приехать в Москву на заработки — торговала на рынке овощами и фруктами. Тут мне устроили недосдачу, и меня посадили. Я в Тульской области отсидела на вольном поселении полгода. Освободилась, решила домой уехать из Москвы. Приехала, а мне дочка так сказала: «Где была, туда и уходи. Ты нас опозорила». Я развернулась — что я могла сказать? — я развернулась и уехала назад в Москву. С тех пор здесь, с 2004 года.
Дина как дочка мне, даже больше. Мне нравится, когда я сижу с ней рядом. Вот недавно ей позвонила, так она приехала, и мы часа два посидели и поговорили, посоветовались с ней. Теперь поеду на работу. И Дина хотела со мной съездить. Мне даже без разницы, куда, но для того, чтобы я почувствовала свою еду, я должна сама зарабатывать — это важно.
Я чувствую Динину ласку, её доброту, чувствую, что меня всё больше притягивает к ней. Недавно ей сказала: «Умирать буду — и то, наверное, вспоминать тебя стану». Я бы хотела, чтобы у них с Мишей всё было хорошо, и чтобы такие же детишки были прекрасные и добрые, как она. Дай бог ей здоровья и счастья.
Честно говоря, одно время, когда мы только познакомились, я как-то сомневалась в Дине. Не то чтобы даже сомневалась, а жалко было её. Молоденькая, думаю, всё-таки: учится, работает, а ещё взялась со мной. Мы однажды присели чай пить, я и задала ей вопрос: «Дин, тебе это не трудно?» «Нет, — говорит, — Мне всегда нравится, когда ты со мной сидишь и беседуешь, обсуждаешь какие-то проблемы, мне даже приятно».
Я ведь стесняюсь её что-то спрашивать. Я знаю её молодого человека, знаю о том, что она учится, подрабатывает. А если человеку понадобится, он сам душу откроет, и я выслушаю. Она знает, что я всегда открыто с ней говорю и всё рассказываю. Дина как дочка мне, только она добрее моей дочки. Так получилось с моими детьми, что когда их отец умер и я осталась одна — мы жили тогда в Молдавии — я очень сильно начала пить. Растерялась, что пропаду, не смогу сына и дочку поднять, что тяжело будет без мужа. Когда из Белоруссии приехала моя мама, я два дня не могла её пустить домой. Было стыдно, потому что дети голодные и квартира грязная, а у меня только выпивка в уме. Но мама всё-таки уговорила меня, я открыла дверь. Она забрала нас в Белоруссию. Я там два месяца побыла и решилась приехать в Москву на заработки — торговала на рынке овощами и фруктами. Тут мне устроили недосдачу, и меня посадили. Я в Тульской области отсидела на вольном поселении полгода. Освободилась, решила домой уехать из Москвы. Приехала, а мне дочка так сказала: «Где была, туда и уходи. Ты нас опозорила». Я развернулась — что я могла сказать? — я развернулась и уехала назад в Москву. С тех пор здесь, с 2004 года.
Дина как дочка мне, даже больше. Мне нравится, когда я сижу с ней рядом. Вот недавно ей позвонила, так она приехала, и мы часа два посидели и поговорили, посоветовались с ней. Теперь поеду на работу. И Дина хотела со мной съездить. Мне даже без разницы, куда, но для того, чтобы я почувствовала свою еду, я должна сама зарабатывать — это важно.
Я чувствую Динину ласку, её доброту, чувствую, что меня всё больше притягивает к ней. Недавно ей сказала: «Умирать буду — и то, наверное, вспоминать тебя стану». Я бы хотела, чтобы у них с Мишей всё было хорошо, и чтобы такие же детишки были прекрасные и добрые, как она. Дай бог ей здоровья и счастья.
Дина, 20 лет. Мы с Валей познакомились в прошлом январе в парке возле Киевского вокзала, на одной из раздач. Она сказала, что у неё очень трудная ситуация и ей нужна помощь, потому что у неё никогда не было российского паспорта. Я тогда же позвонила в комитет «Гражданское содействие». Мы с Валей договорились, что пойдём туда вместе.
Когда мы пришли в комитет, я ещё не знала Валю, не понимала, что она из себя представляет. Она была в тот день очень взволнованной и скромной. Мы сидели в коридоре и ждали нашей очереди. Валя расплакалась и сказала, что боится. Когда мы зашли к юристу и та начала задавать нам вопросы, Валя нервничала и просила, чтобы я говорила за неё. В итоге, пока юрист отходила, я так и заполнила всё за Валю. Со второго дня нашего знакомства я узнала историю её жизни: она рассказала мне её с самого рождения, чтобы в дальнейшем можно было что-то сделать с документами. Валя мне доверилась: она поняла, что я её не брошу, что я готова заниматься этим по-настоящему.
С документами всё не очень продвинулось, потому что у неё начались проблемы со здоровьем. Потом были их внутренние разборки с Ларисой, и ей пришлось уехать с Киевского. Сейчас мы на том же этапе, с которого начинали. Мы договорились, что продолжим всё летом, когда будет тепло и Вале не придётся выживать, а у меня будет больше свободного времени.
Она уехала на Курскую, хотя двадцать лет жила на Киевской и знает там каждый угол, начала попрошайничать. В какой-то момент она позвонила мне в слезах и рассказала, что ей угрожали, что её порежут, если она не заплатит 5 тысяч за то, что стояла на чужой точке. Она была в ужасе, не знала, что делать. Я пыталась что-то придумать, и в итоге поручилась за неё перед главным в приюте в Липецкой области. Она стала работать, жить в своём доме, у неё даже была зарплата.
Когда мы к ней приезжали, я видела, как много она работает. Рабочий день официально был с восьми до пяти, с учётом часа на обед. А из-за того, что у неё сахарный диабет и она инсулинозависимая, ей нужно сделать укол, прежде чем начать есть. Однажды, когда я ждала её к обеду, ей дали передышку только в 10 минут. Она не успела ни уколоться, ни поесть — только посидела со мной и быстро выпила чаю. А вечером после работы она всё равно пошла солить — её не было несколько часов. Из-за того, что она бывшая бездомная, ею пользовались, по-настоящему эксплуатировали. Поэтому она уехала.
Когда она попала туда, то стала жить с мужчиной: она была под защитой, всё было хорошо. А потом он запил, и она его выгнала. Когда Валя живёт на улице, она и сама иногда пьёт от скуки, пьёт до ужасного состояния. Но когда она при деле, то не пьёт совсем. Самое главное для неё — найти работу, которая ей более-менее нравится. А тот мужчина начал пить, и, как я поняла, распускать руки. Валя не стала терпеть. Это очень достойно, ведь она всю жизнь прожила одна, и всё-таки с такой легкостью выгнала человека. Какое-то время спустя она позвонила мне и сказала: «Вот, Дин, мне очень одиноко, придумай что-нибудь». Мы вместе решили, что можно кого-то отправить ей в пару. Так появилась Надя, которая согласилась. Какое-то время они жили вместе.
Когда мы пришли в комитет, я ещё не знала Валю, не понимала, что она из себя представляет. Она была в тот день очень взволнованной и скромной. Мы сидели в коридоре и ждали нашей очереди. Валя расплакалась и сказала, что боится. Когда мы зашли к юристу и та начала задавать нам вопросы, Валя нервничала и просила, чтобы я говорила за неё. В итоге, пока юрист отходила, я так и заполнила всё за Валю. Со второго дня нашего знакомства я узнала историю её жизни: она рассказала мне её с самого рождения, чтобы в дальнейшем можно было что-то сделать с документами. Валя мне доверилась: она поняла, что я её не брошу, что я готова заниматься этим по-настоящему.
С документами всё не очень продвинулось, потому что у неё начались проблемы со здоровьем. Потом были их внутренние разборки с Ларисой, и ей пришлось уехать с Киевского. Сейчас мы на том же этапе, с которого начинали. Мы договорились, что продолжим всё летом, когда будет тепло и Вале не придётся выживать, а у меня будет больше свободного времени.
Она уехала на Курскую, хотя двадцать лет жила на Киевской и знает там каждый угол, начала попрошайничать. В какой-то момент она позвонила мне в слезах и рассказала, что ей угрожали, что её порежут, если она не заплатит 5 тысяч за то, что стояла на чужой точке. Она была в ужасе, не знала, что делать. Я пыталась что-то придумать, и в итоге поручилась за неё перед главным в приюте в Липецкой области. Она стала работать, жить в своём доме, у неё даже была зарплата.
Когда мы к ней приезжали, я видела, как много она работает. Рабочий день официально был с восьми до пяти, с учётом часа на обед. А из-за того, что у неё сахарный диабет и она инсулинозависимая, ей нужно сделать укол, прежде чем начать есть. Однажды, когда я ждала её к обеду, ей дали передышку только в 10 минут. Она не успела ни уколоться, ни поесть — только посидела со мной и быстро выпила чаю. А вечером после работы она всё равно пошла солить — её не было несколько часов. Из-за того, что она бывшая бездомная, ею пользовались, по-настоящему эксплуатировали. Поэтому она уехала.
Когда она попала туда, то стала жить с мужчиной: она была под защитой, всё было хорошо. А потом он запил, и она его выгнала. Когда Валя живёт на улице, она и сама иногда пьёт от скуки, пьёт до ужасного состояния. Но когда она при деле, то не пьёт совсем. Самое главное для неё — найти работу, которая ей более-менее нравится. А тот мужчина начал пить, и, как я поняла, распускать руки. Валя не стала терпеть. Это очень достойно, ведь она всю жизнь прожила одна, и всё-таки с такой легкостью выгнала человека. Какое-то время спустя она позвонила мне и сказала: «Вот, Дин, мне очень одиноко, придумай что-нибудь». Мы вместе решили, что можно кого-то отправить ей в пару. Так появилась Надя, которая согласилась. Какое-то время они жили вместе.
Дина, 20 лет. Мы с Валей познакомились в прошлом январе в парке возле Киевского вокзала, на одной из раздач. Она сказала, что у неё очень трудная ситуация и ей нужна помощь, потому что у неё никогда не было российского паспорта. Я тогда же позвонила в комитет «Гражданское содействие». Мы с Валей договорились, что пойдём туда вместе.
Когда мы пришли в комитет, я ещё не знала Валю, не понимала, что она из себя представляет. Она была в тот день очень взволнованной и скромной. Мы сидели в коридоре и ждали нашей очереди. Валя расплакалась и сказала, что боится. Когда мы зашли к юристу и та начала задавать нам вопросы, Валя нервничала и просила, чтобы я говорила за неё. В итоге, пока юрист отходила, я так и заполнила всё за Валю. Со второго дня нашего знакомства я узнала историю её жизни: она рассказала мне её с самого рождения, чтобы в дальнейшем можно было что-то сделать с документами. Валя мне доверилась: она поняла, что я её не брошу, что я готова заниматься этим по-настоящему.
С документами всё не очень продвинулось, потому что у неё начались проблемы со здоровьем. Потом были их внутренние разборки с Ларисой, и ей пришлось уехать с Киевского. Сейчас мы на том же этапе, с которого начинали. Мы договорились, что продолжим всё летом, когда будет тепло и Вале не придётся выживать, а у меня будет больше свободного времени.
Она уехала на Курскую, хотя двадцать лет жила на Киевской и знает там каждый угол, начала попрошайничать. В какой-то момент она позвонила мне в слезах и рассказала, что ей угрожали, что её порежут, если она не заплатит 5 тысяч за то, что стояла на чужой точке. Она была в ужасе, не знала, что делать. Я пыталась что-то придумать, и в итоге поручилась за неё перед главным в приюте в Липецкой области. Она стала работать, жить в своём доме, у неё даже была зарплата.
Когда мы к ней приезжали, я видела, как много она работает. Рабочий день официально был с восьми до пяти, с учётом часа на обед. А из-за того, что у неё сахарный диабет и она инсулинозависимая, ей нужно сделать укол, прежде чем начать есть. Однажды, когда я ждала её к обеду, ей дали передышку только в 10 минут. Она не успела ни уколоться, ни поесть — только посидела со мной и быстро выпила чаю. А вечером после работы она всё равно пошла солить — её не было несколько часов. Из-за того, что она бывшая бездомная, ею пользовались, по-настоящему эксплуатировали. Поэтому она уехала.
Когда она попала туда, то стала жить с мужчиной: она была под защитой, всё было хорошо. А потом он запил, и она его выгнала. Когда Валя живёт на улице, она и сама иногда пьёт от скуки, пьёт до ужасного состояния. Но когда она при деле, то не пьёт совсем. Самое главное для неё — найти работу, которая ей более-менее нравится. А тот мужчина начал пить, и, как я поняла, распускать руки. Валя не стала терпеть. Это очень достойно, ведь она всю жизнь прожила одна, и всё-таки с такой легкостью выгнала человека. Какое-то время спустя она позвонила мне и сказала: «Вот, Дин, мне очень одиноко, придумай что-нибудь». Мы вместе решили, что можно кого-то отправить ей в пару. Так появилась Надя, которая согласилась. Какое-то время они жили вместе.
Когда мы пришли в комитет, я ещё не знала Валю, не понимала, что она из себя представляет. Она была в тот день очень взволнованной и скромной. Мы сидели в коридоре и ждали нашей очереди. Валя расплакалась и сказала, что боится. Когда мы зашли к юристу и та начала задавать нам вопросы, Валя нервничала и просила, чтобы я говорила за неё. В итоге, пока юрист отходила, я так и заполнила всё за Валю. Со второго дня нашего знакомства я узнала историю её жизни: она рассказала мне её с самого рождения, чтобы в дальнейшем можно было что-то сделать с документами. Валя мне доверилась: она поняла, что я её не брошу, что я готова заниматься этим по-настоящему.
С документами всё не очень продвинулось, потому что у неё начались проблемы со здоровьем. Потом были их внутренние разборки с Ларисой, и ей пришлось уехать с Киевского. Сейчас мы на том же этапе, с которого начинали. Мы договорились, что продолжим всё летом, когда будет тепло и Вале не придётся выживать, а у меня будет больше свободного времени.
Она уехала на Курскую, хотя двадцать лет жила на Киевской и знает там каждый угол, начала попрошайничать. В какой-то момент она позвонила мне в слезах и рассказала, что ей угрожали, что её порежут, если она не заплатит 5 тысяч за то, что стояла на чужой точке. Она была в ужасе, не знала, что делать. Я пыталась что-то придумать, и в итоге поручилась за неё перед главным в приюте в Липецкой области. Она стала работать, жить в своём доме, у неё даже была зарплата.
Когда мы к ней приезжали, я видела, как много она работает. Рабочий день официально был с восьми до пяти, с учётом часа на обед. А из-за того, что у неё сахарный диабет и она инсулинозависимая, ей нужно сделать укол, прежде чем начать есть. Однажды, когда я ждала её к обеду, ей дали передышку только в 10 минут. Она не успела ни уколоться, ни поесть — только посидела со мной и быстро выпила чаю. А вечером после работы она всё равно пошла солить — её не было несколько часов. Из-за того, что она бывшая бездомная, ею пользовались, по-настоящему эксплуатировали. Поэтому она уехала.
Когда она попала туда, то стала жить с мужчиной: она была под защитой, всё было хорошо. А потом он запил, и она его выгнала. Когда Валя живёт на улице, она и сама иногда пьёт от скуки, пьёт до ужасного состояния. Но когда она при деле, то не пьёт совсем. Самое главное для неё — найти работу, которая ей более-менее нравится. А тот мужчина начал пить, и, как я поняла, распускать руки. Валя не стала терпеть. Это очень достойно, ведь она всю жизнь прожила одна, и всё-таки с такой легкостью выгнала человека. Какое-то время спустя она позвонила мне и сказала: «Вот, Дин, мне очень одиноко, придумай что-нибудь». Мы вместе решили, что можно кого-то отправить ей в пару. Так появилась Надя, которая согласилась. Какое-то время они жили вместе.
В работном доме
Когда мы поссорились из-за разговора с Надей, мне было очень обидно. Тогда Валя ужасно наорала на меня, я долго плакала, а потом пришло выгорание — я месяц не ходила на раздачу и думала, что никогда больше не вернусь. И страшно мне потом ещё было долго. Я думала, что знаю человека, но после того случая мне стало казаться, что она одной фразой перечеркнула всё, что было между нами. Сейчас я думаю, что это не так. Одно резкое высказывание ничего не значит. Я попыталась войти в её положение, подумать, каково это, когда, возможно, единственный, кто относился к ней хорошо, вдруг говорит (как она это услышала), что она «недочеловек». Это же удар. Если мне было настолько обидно от того, что я её теряю, хотя у меня есть дом, друзья, семья, учёба, работа, то каково же было ей.
Среди тех бездомных, с которыми я общаюсь, ближе Вали у меня никого нет. Это целая жизнь, которую я ей посвящаю. Не могу, когда слишком много таких людей: я начинаю всё делать в ущерб каждому из них, не успеваю всего. Нужно перестать воспринимать бездомных как какие-то пункты на листочке, которые можно вычеркивать. Вот, мол, есть проблема: у Вали нет документов. И я делаю документы и вычеркиваю её из этого проблемного листочка — всё, могу приступать к следующему человеку. Это не так работает. Если я взялась, то должна понимать: это очень долгий процесс, который отнимает много энергии. Мы созваниваемся постоянно. Сейчас ей нужны были лекарства, — я нашла деньги на лекарства, нашла способ ей их привезти. Я постоянно её навещаю. Благодаря тому, что я её поддерживаю, что она мне что-то рассказывает, у неё всё более-менее стабильно.
Я давно воспринимаю Валю как свою, может, и дальнюю, но родственницу. Думаю, что она относится ко мне как к своей внучке. Когда я езжу её навещать или звоню ей, это очень похоже на то, как я общаюсь с родной бабушкой.
Мне очень нравится разговаривать с Валей. Это какой-то отдельный мир, который я не могу представить: и то, что она меня гораздо старше, и те истории, которые она рассказывает. Я никогда не воспринимала это как-то, с чем я никогда не столкнусь. Даже минимальная деятельность в сфере помощи бездомным людям показывает, что каждый человек может оказаться в такой ситуации в любую минуту.
Иногда это безумно тяжело. Я не могу отключиться даже на час, потому что понимаю, как дорого это может стоить. Однажды на одной из субботних раздач Лариса попросила меня принести ей крест на шею, потому что она верующая. Я записала, а в следующий раз забыла, потому что торопилась; извинилась перед ней, конечно. Она попросила: «Ты мне всё-таки на следующей неделе принеси». А у меня лежал крест ненужный, мне даже не пришлось бы его покупать, тратить свои деньги и время: нужно было просто взять из дома. Но почему-то я тогда решила, что не буду этого делать. Лариса была не в лучшем состоянии, она очень много пила, и я так и не принесла. Потом она пропала, а потом мне позвонили и сказали, что она умерла. Каково это — верующему человеку умереть без креста? Это же могло для неё значить что-то такое, очень важное. Я не знаю, почему я подумала, что у меня вообще есть право решать, важно это для человек или нет, в каком бы состоянии он ни был. Тогда я решила, что никогда больше так не сделаю. И это даёт мне силы идти, когда я устала, и делать то, о чём меня просят, даже когда у меня есть «более важные» дела.
Я готова пожертвовать многим. Я довольно активно пишу в соцсетях о своём опыте общения с бездомными, и у меня был случай, когда меня хотели уволить. Я работаю с детьми, и мне сказали: «Либо оформляем увольнение, либо ты прекращаешь помогать этим людям». Я ответила, что подумаю до завтра, но в итоге сказала, что «делайте что хотите, но я не перестану». В итоге за меня вступились и всё закончилось хорошо. Но каждый раз, когда я пишу пост, думаю, сколько знакомых перестанут со мной общаться, сколько гипотетической работы я потеряю и чего я лишусь, просто делая то, что я люблю. Это не всегда легко.
Среди тех бездомных, с которыми я общаюсь, ближе Вали у меня никого нет. Это целая жизнь, которую я ей посвящаю. Не могу, когда слишком много таких людей: я начинаю всё делать в ущерб каждому из них, не успеваю всего. Нужно перестать воспринимать бездомных как какие-то пункты на листочке, которые можно вычеркивать. Вот, мол, есть проблема: у Вали нет документов. И я делаю документы и вычеркиваю её из этого проблемного листочка — всё, могу приступать к следующему человеку. Это не так работает. Если я взялась, то должна понимать: это очень долгий процесс, который отнимает много энергии. Мы созваниваемся постоянно. Сейчас ей нужны были лекарства, — я нашла деньги на лекарства, нашла способ ей их привезти. Я постоянно её навещаю. Благодаря тому, что я её поддерживаю, что она мне что-то рассказывает, у неё всё более-менее стабильно.
Я давно воспринимаю Валю как свою, может, и дальнюю, но родственницу. Думаю, что она относится ко мне как к своей внучке. Когда я езжу её навещать или звоню ей, это очень похоже на то, как я общаюсь с родной бабушкой.
Мне очень нравится разговаривать с Валей. Это какой-то отдельный мир, который я не могу представить: и то, что она меня гораздо старше, и те истории, которые она рассказывает. Я никогда не воспринимала это как-то, с чем я никогда не столкнусь. Даже минимальная деятельность в сфере помощи бездомным людям показывает, что каждый человек может оказаться в такой ситуации в любую минуту.
Иногда это безумно тяжело. Я не могу отключиться даже на час, потому что понимаю, как дорого это может стоить. Однажды на одной из субботних раздач Лариса попросила меня принести ей крест на шею, потому что она верующая. Я записала, а в следующий раз забыла, потому что торопилась; извинилась перед ней, конечно. Она попросила: «Ты мне всё-таки на следующей неделе принеси». А у меня лежал крест ненужный, мне даже не пришлось бы его покупать, тратить свои деньги и время: нужно было просто взять из дома. Но почему-то я тогда решила, что не буду этого делать. Лариса была не в лучшем состоянии, она очень много пила, и я так и не принесла. Потом она пропала, а потом мне позвонили и сказали, что она умерла. Каково это — верующему человеку умереть без креста? Это же могло для неё значить что-то такое, очень важное. Я не знаю, почему я подумала, что у меня вообще есть право решать, важно это для человек или нет, в каком бы состоянии он ни был. Тогда я решила, что никогда больше так не сделаю. И это даёт мне силы идти, когда я устала, и делать то, о чём меня просят, даже когда у меня есть «более важные» дела.
Я готова пожертвовать многим. Я довольно активно пишу в соцсетях о своём опыте общения с бездомными, и у меня был случай, когда меня хотели уволить. Я работаю с детьми, и мне сказали: «Либо оформляем увольнение, либо ты прекращаешь помогать этим людям». Я ответила, что подумаю до завтра, но в итоге сказала, что «делайте что хотите, но я не перестану». В итоге за меня вступились и всё закончилось хорошо. Но каждый раз, когда я пишу пост, думаю, сколько знакомых перестанут со мной общаться, сколько гипотетической работы я потеряю и чего я лишусь, просто делая то, что я люблю. Это не всегда легко.
Когда мы поссорились из-за разговора с Надей, мне было очень обидно. Тогда Валя ужасно наорала на меня, я долго плакала, а потом пришло выгорание — я месяц не ходила на раздачу и думала, что никогда больше не вернусь. И страшно мне потом ещё было долго. Я думала, что знаю человека, но после того случая мне стало казаться, что она одной фразой перечеркнула всё, что было между нами. Сейчас я думаю, что это не так. Одно резкое высказывание ничего не значит. Я попыталась войти в её положение, подумать, каково это, когда, возможно, единственный, кто относился к ней хорошо, вдруг говорит (как она это услышала), что она «недочеловек». Это же удар. Если мне было настолько обидно от того, что я её теряю, хотя у меня есть дом, друзья, семья, учёба, работа, то каково же было ей.
Среди тех бездомных, с которыми я общаюсь, ближе Вали у меня никого нет. Это целая жизнь, которую я ей посвящаю. Не могу, когда слишком много таких людей: я начинаю всё делать в ущерб каждому из них, не успеваю всего. Нужно перестать воспринимать бездомных как какие-то пункты на листочке, которые можно вычеркивать. Вот, мол, есть проблема: у Вали нет документов. И я делаю документы и вычеркиваю её из этого проблемного листочка — всё, могу приступать к следующему человеку. Это не так работает. Если я взялась, то должна понимать: это очень долгий процесс, который отнимает много энергии. Мы созваниваемся постоянно. Сейчас ей нужны были лекарства, — я нашла деньги на лекарства, нашла способ ей их привезти. Я постоянно её навещаю. Благодаря тому, что я её поддерживаю, что она мне что-то рассказывает, у неё всё более-менее стабильно.
Я давно воспринимаю Валю как свою, может, и дальнюю, но родственницу. Думаю, что она относится ко мне как к своей внучке. Когда я езжу её навещать или звоню ей, это очень похоже на то, как я общаюсь с родной бабушкой.
Мне очень нравится разговаривать с Валей. Это какой-то отдельный мир, который я не могу представить: и то, что она меня гораздо старше, и те истории, которые она рассказывает. Я никогда не воспринимала это как-то, с чем я никогда не столкнусь. Даже минимальная деятельность в сфере помощи бездомным людям показывает, что каждый человек может оказаться в такой ситуации в любую минуту.
Иногда это безумно тяжело. Я не могу отключиться даже на час, потому что понимаю, как дорого это может стоить. Однажды на одной из субботних раздач Лариса попросила меня принести ей крест на шею, потому что она верующая. Я записала, а в следующий раз забыла, потому что торопилась; извинилась перед ней, конечно. Она попросила: «Ты мне всё-таки на следующей неделе принеси». А у меня лежал крест ненужный, мне даже не пришлось бы его покупать, тратить свои деньги и время: нужно было просто взять из дома. Но почему-то я тогда решила, что не буду этого делать. Лариса была не в лучшем состоянии, она очень много пила, и я так и не принесла. Потом она пропала, а потом мне позвонили и сказали, что она умерла. Каково это — верующему человеку умереть без креста? Это же могло для неё значить что-то такое, очень важное. Я не знаю, почему я подумала, что у меня вообще есть право решать, важно это для человек или нет, в каком бы состоянии он ни был. Тогда я решила, что никогда больше так не сделаю. И это даёт мне силы идти, когда я устала, и делать то, о чём меня просят, даже когда у меня есть «более важные» дела.
Я готова пожертвовать многим. Я довольно активно пишу в соцсетях о своём опыте общения с бездомными, и у меня был случай, когда меня хотели уволить. Я работаю с детьми, и мне сказали: «Либо оформляем увольнение, либо ты прекращаешь помогать этим людям». Я ответила, что подумаю до завтра, но в итоге сказала, что «делайте что хотите, но я не перестану». В итоге за меня вступились и всё закончилось хорошо. Но каждый раз, когда я пишу пост, думаю, сколько знакомых перестанут со мной общаться, сколько гипотетической работы я потеряю и чего я лишусь, просто делая то, что я люблю. Это не всегда легко.
Среди тех бездомных, с которыми я общаюсь, ближе Вали у меня никого нет. Это целая жизнь, которую я ей посвящаю. Не могу, когда слишком много таких людей: я начинаю всё делать в ущерб каждому из них, не успеваю всего. Нужно перестать воспринимать бездомных как какие-то пункты на листочке, которые можно вычеркивать. Вот, мол, есть проблема: у Вали нет документов. И я делаю документы и вычеркиваю её из этого проблемного листочка — всё, могу приступать к следующему человеку. Это не так работает. Если я взялась, то должна понимать: это очень долгий процесс, который отнимает много энергии. Мы созваниваемся постоянно. Сейчас ей нужны были лекарства, — я нашла деньги на лекарства, нашла способ ей их привезти. Я постоянно её навещаю. Благодаря тому, что я её поддерживаю, что она мне что-то рассказывает, у неё всё более-менее стабильно.
Я давно воспринимаю Валю как свою, может, и дальнюю, но родственницу. Думаю, что она относится ко мне как к своей внучке. Когда я езжу её навещать или звоню ей, это очень похоже на то, как я общаюсь с родной бабушкой.
Мне очень нравится разговаривать с Валей. Это какой-то отдельный мир, который я не могу представить: и то, что она меня гораздо старше, и те истории, которые она рассказывает. Я никогда не воспринимала это как-то, с чем я никогда не столкнусь. Даже минимальная деятельность в сфере помощи бездомным людям показывает, что каждый человек может оказаться в такой ситуации в любую минуту.
Иногда это безумно тяжело. Я не могу отключиться даже на час, потому что понимаю, как дорого это может стоить. Однажды на одной из субботних раздач Лариса попросила меня принести ей крест на шею, потому что она верующая. Я записала, а в следующий раз забыла, потому что торопилась; извинилась перед ней, конечно. Она попросила: «Ты мне всё-таки на следующей неделе принеси». А у меня лежал крест ненужный, мне даже не пришлось бы его покупать, тратить свои деньги и время: нужно было просто взять из дома. Но почему-то я тогда решила, что не буду этого делать. Лариса была не в лучшем состоянии, она очень много пила, и я так и не принесла. Потом она пропала, а потом мне позвонили и сказали, что она умерла. Каково это — верующему человеку умереть без креста? Это же могло для неё значить что-то такое, очень важное. Я не знаю, почему я подумала, что у меня вообще есть право решать, важно это для человек или нет, в каком бы состоянии он ни был. Тогда я решила, что никогда больше так не сделаю. И это даёт мне силы идти, когда я устала, и делать то, о чём меня просят, даже когда у меня есть «более важные» дела.
Я готова пожертвовать многим. Я довольно активно пишу в соцсетях о своём опыте общения с бездомными, и у меня был случай, когда меня хотели уволить. Я работаю с детьми, и мне сказали: «Либо оформляем увольнение, либо ты прекращаешь помогать этим людям». Я ответила, что подумаю до завтра, но в итоге сказала, что «делайте что хотите, но я не перестану». В итоге за меня вступились и всё закончилось хорошо. Но каждый раз, когда я пишу пост, думаю, сколько знакомых перестанут со мной общаться, сколько гипотетической работы я потеряю и чего я лишусь, просто делая то, что я люблю. Это не всегда легко.
Игорь & Виктор Иванович
Игорь & Виктор Иванович
Виктор Иванович, 66 лет. Мы познакомились года три назад в Парке Горького. До этого Игорь жил в Питере, там помогал бездомным, потом перебрался в Москву. Парень Игорь нормальный, неплохой. Всегда, с чем бы я ни обратился, он поддержит: и одеждой, и едой. А так я с «Друзьями на улице» знаком уже двенадцать лет. Столько я здесь, в Москве.
Я многих знаю из тех, кто кормит. Но они только приедут на раздачу раз в неделю и всё, больше о них не слышно. А вот с «Друзьями на улице» не так. Они помогают отправлять домой: покупают билеты, собирают еду в дорогу, кому ехать далеко. Ищут работу, с документами помогают. А летом я с ними часто выезжаю на природу. На пикник, на шашлык — целый день отдыхаем, даже в футбол и волейбол играем команда на команду. Как в отпуске побывал: приехал, покушал, погулял по лесочку, покупался, песни попел, поплясал. В этом году «Друзья» планируют санаторий снять дней на пять и приглашают туда отдыхать пожилых.
Вот недавно они ещё подвальчик открыли на Проспекте Мира [МФЦ для бездомных «Дом Друзей на улице» — Прим. ред.], и народу там всегда много. Там интернет есть, постираться можно, документы восстановить. Там всю оказывают помощь, которую нужно. И работу найти помогут, и билеты купят. Но главное — общение. По сравнению с теми людьми, которые накормили и до свидания, «Друзья на улице» очень серьёзно работают. И молодёжь туда приходит. Они никогда не нагрубят, не скажут плохого, всегда стараются посмеяться, пошутить, поговорить. Тем они и нравятся, и бездомных больше ходит к ним.
Я многих знаю из тех, кто кормит. Но они только приедут на раздачу раз в неделю и всё, больше о них не слышно. А вот с «Друзьями на улице» не так. Они помогают отправлять домой: покупают билеты, собирают еду в дорогу, кому ехать далеко. Ищут работу, с документами помогают. А летом я с ними часто выезжаю на природу. На пикник, на шашлык — целый день отдыхаем, даже в футбол и волейбол играем команда на команду. Как в отпуске побывал: приехал, покушал, погулял по лесочку, покупался, песни попел, поплясал. В этом году «Друзья» планируют санаторий снять дней на пять и приглашают туда отдыхать пожилых.
Вот недавно они ещё подвальчик открыли на Проспекте Мира [МФЦ для бездомных «Дом Друзей на улице» — Прим. ред.], и народу там всегда много. Там интернет есть, постираться можно, документы восстановить. Там всю оказывают помощь, которую нужно. И работу найти помогут, и билеты купят. Но главное — общение. По сравнению с теми людьми, которые накормили и до свидания, «Друзья на улице» очень серьёзно работают. И молодёжь туда приходит. Они никогда не нагрубят, не скажут плохого, всегда стараются посмеяться, пошутить, поговорить. Тем они и нравятся, и бездомных больше ходит к ним.
Виктор Иванович, 66 лет. Мы познакомились года три назад в Парке Горького. До этого Игорь жил в Питере, там помогал бездомным, потом перебрался в Москву. Парень Игорь нормальный, неплохой. Всегда, с чем бы я ни обратился, он поддержит: и одеждой, и едой. А так я с «Друзьями на улице» знаком уже двенадцать лет. Столько я здесь, в Москве.
Я многих знаю из тех, кто кормит. Но они только приедут на раздачу раз в неделю и всё, больше о них не слышно. А вот с «Друзьями на улице» не так. Они помогают отправлять домой: покупают билеты, собирают еду в дорогу, кому ехать далеко. Ищут работу, с документами помогают. А летом я с ними часто выезжаю на природу. На пикник, на шашлык — целый день отдыхаем, даже в футбол и волейбол играем команда на команду. Как в отпуске побывал: приехал, покушал, погулял по лесочку, покупался, песни попел, поплясал. В этом году «Друзья» планируют санаторий снять дней на пять и приглашают туда отдыхать пожилых.
Вот недавно они ещё подвальчик открыли на Проспекте Мира [МФЦ для бездомных «Дом Друзей на улице» — Прим. ред.], и народу там всегда много. Там интернет есть, постираться можно, документы восстановить. Там всю оказывают помощь, которую нужно. И работу найти помогут, и билеты купят. Но главное — общение. По сравнению с теми людьми, которые накормили и до свидания, «Друзья на улице» очень серьёзно работают. И молодёжь туда приходит. Они никогда не нагрубят, не скажут плохого, всегда стараются посмеяться, пошутить, поговорить. Тем они и нравятся, и бездомных больше ходит к ним.
Я многих знаю из тех, кто кормит. Но они только приедут на раздачу раз в неделю и всё, больше о них не слышно. А вот с «Друзьями на улице» не так. Они помогают отправлять домой: покупают билеты, собирают еду в дорогу, кому ехать далеко. Ищут работу, с документами помогают. А летом я с ними часто выезжаю на природу. На пикник, на шашлык — целый день отдыхаем, даже в футбол и волейбол играем команда на команду. Как в отпуске побывал: приехал, покушал, погулял по лесочку, покупался, песни попел, поплясал. В этом году «Друзья» планируют санаторий снять дней на пять и приглашают туда отдыхать пожилых.
Вот недавно они ещё подвальчик открыли на Проспекте Мира [МФЦ для бездомных «Дом Друзей на улице» — Прим. ред.], и народу там всегда много. Там интернет есть, постираться можно, документы восстановить. Там всю оказывают помощь, которую нужно. И работу найти помогут, и билеты купят. Но главное — общение. По сравнению с теми людьми, которые накормили и до свидания, «Друзья на улице» очень серьёзно работают. И молодёжь туда приходит. Они никогда не нагрубят, не скажут плохого, всегда стараются посмеяться, пошутить, поговорить. Тем они и нравятся, и бездомных больше ходит к ним.
Виктор Иванович в столовой на Курском вокзале, где они с Игорем часто обедают
Я у «Друзей на улице» на хорошем счету. Когда открыли этот погребок на Проспекте Мира, начали выдавать персональные пропуска. Так у меня такой под номером один. Я и сам помогаю бездомным. Материально помогаю, покупаю билеты домой. Тем, кто первый раз на улицу попал, могу что-то посоветовать. Бывает вот: молоденький парнишка хочет ехать ночевать в общежитие, а я не советую туда ходить — лучше на вокзале. В общежитии в комнате пять человек или, может, шесть, кто-то приходит действительно переночевать, а кто-то — украсть. Вахтер сразу говорит: за вещи не отвечаем. Утром встаешь — ни телефона, ни денег, ни документов.
Или ещё хороший совет: прежде чем лечь спать на улице, вещи кладёшь в мешок, выкапываешь ямку, убираешь туда, прикрываешь землёй — и только тогда ложишься. Придут по карманам пошарить, а нет ничего — спи себе дальше. Выспался, откопал, пошёл — всё на месте. Но я всегда говорю, что это делать надо по трезвому. А то закопал, проснулся и забыл.
Если едет бездомный на электричке, то телефон, документы пусть положит подмышку и скотчем примотает. Там не будут искать — карманы обычно только посмотрят. Выспался, и у тебя всё на месте. Я всегда говорю про то, как спрятать, чтобы у тебя ничего не могли украсть.
А у «Друзей» я правда часто бываю. Со всеми разговариваю, но с Игорем мне особенно приятно. Я и звоню ему. Спрашиваю, что нового, рассказываю, как дела. Сегодня в полвосьмого ему позвонил, чтобы он не проспал на работу.
Ничего особенного я про Игоря и не знаю. Но мы как-то сблизились, сдружились. Он в последнее время стал в Питер ездить частенько. Значит, скучает по дому. Я ему сказал недавно: «Переедешь туда, и я туда перееду». Пропасть не дам, так сказать.
Или ещё хороший совет: прежде чем лечь спать на улице, вещи кладёшь в мешок, выкапываешь ямку, убираешь туда, прикрываешь землёй — и только тогда ложишься. Придут по карманам пошарить, а нет ничего — спи себе дальше. Выспался, откопал, пошёл — всё на месте. Но я всегда говорю, что это делать надо по трезвому. А то закопал, проснулся и забыл.
Если едет бездомный на электричке, то телефон, документы пусть положит подмышку и скотчем примотает. Там не будут искать — карманы обычно только посмотрят. Выспался, и у тебя всё на месте. Я всегда говорю про то, как спрятать, чтобы у тебя ничего не могли украсть.
А у «Друзей» я правда часто бываю. Со всеми разговариваю, но с Игорем мне особенно приятно. Я и звоню ему. Спрашиваю, что нового, рассказываю, как дела. Сегодня в полвосьмого ему позвонил, чтобы он не проспал на работу.
Ничего особенного я про Игоря и не знаю. Но мы как-то сблизились, сдружились. Он в последнее время стал в Питер ездить частенько. Значит, скучает по дому. Я ему сказал недавно: «Переедешь туда, и я туда перееду». Пропасть не дам, так сказать.
Я у «Друзей на улице» на хорошем счету. Когда открыли этот погребок на Проспекте Мира, начали выдавать персональные карточки — пропуска. Так у меня такой под номером один. Я и сам помогаю бездомным. Материально помогаю, покупаю билеты домой. Тем, кто первый раз на улицу попал, могу что-то посоветовать. Бывает вот: молоденький парнишка хочет ехать ночевать в общежитие, а я не советую туда ходить — лучше на вокзале. В общежитии в комнате пять человек или, может, шесть, кто-то приходит действительно переночевать, а кто-то — украсть. Вахтер сразу говорит: за вещи не отвечаем. Утром встаешь — ни телефона, ни денег, ни документов.
Или ещё хороший совет: прежде чем лечь спать на улице, вещи кладёшь в мешок, выкапываешь ямку, убираешь туда, прикрываешь землёй — и только тогда ложишься. Придут по карманам пошарить, а нет ничего — спи себе дальше. Выспался, откопал, пошёл — всё на месте. Но я всегда говорю, что это делать надо по трезвому. А то закопал, проснулся и забыл.
Если едет бездомный на электричке, то телефон, документы пусть положит подмышку и скотчем примотает. Там не будут искать — карманы обычно только посмотрят. Выспался, и у тебя всё на месте. Я всегда говорю про то, как спрятать, чтобы у тебя ничего не могли украсть.
А у «Друзей» я правда часто бываю. Со всеми разговариваю, но с Игорем мне особенно приятно. Я и звоню ему. Спрашиваю, что нового, рассказываю, как дела. Сегодня в полвосьмого ему позвонил, чтобы он не проспал на работу.
Ничего особенного я про Игоря и не знаю. Но мы как-то сблизились, сдружились. Он в последнее время стал в Питер ездить частенько. Значит, скучает по дому. Я ему сказал недавно: «Переедешь туда, и я туда перееду». Пропасть не дам, так сказать.
Или ещё хороший совет: прежде чем лечь спать на улице, вещи кладёшь в мешок, выкапываешь ямку, убираешь туда, прикрываешь землёй — и только тогда ложишься. Придут по карманам пошарить, а нет ничего — спи себе дальше. Выспался, откопал, пошёл — всё на месте. Но я всегда говорю, что это делать надо по трезвому. А то закопал, проснулся и забыл.
Если едет бездомный на электричке, то телефон, документы пусть положит подмышку и скотчем примотает. Там не будут искать — карманы обычно только посмотрят. Выспался, и у тебя всё на месте. Я всегда говорю про то, как спрятать, чтобы у тебя ничего не могли украсть.
А у «Друзей» я правда часто бываю. Со всеми разговариваю, но с Игорем мне особенно приятно. Я и звоню ему. Спрашиваю, что нового, рассказываю, как дела. Сегодня в полвосьмого ему позвонил, чтобы он не проспал на работу.
Ничего особенного я про Игоря и не знаю. Но мы как-то сблизились, сдружились. Он в последнее время стал в Питер ездить частенько. Значит, скучает по дому. Я ему сказал недавно: «Переедешь туда, и я туда перееду». Пропасть не дам, так сказать.
Игорь, 26 лет. Мы познакомились в Парке Горького, летом. Я тогда ещё не жил в Москве, просто приезжал раз или два в месяц. А Виктор Иванович из Владимира. У него где-то в области есть дом, и он нас даже приглашает в гости. Летом или весной планирую к нему съездить.
В Москве Виктор Иванович зарабатывает не только для себя: помогает дочке. Он много где работал, говорит, был и милиционером в Советском Союзе, и в охране Кремля служил. Но он такой фантазёр, любит порой какие-то истории придумывать, в шутку, конечно. Но основные факты из его жизни мы знаем.
Он частенько мне звонит, это правда. Говорим про дела, про новости. Такое совпадение забавное: часто звонки от Виктора Ивановича бывают, когда я на работе сижу забегавшийся или по утрам, когда я ещё сплю. Иногда приходится трубку не брать, а потом перезваниваешь и нервничаешь, что он теперь не берёт.
Для каждого человека, с которым он общается, у него есть свои определенные шутки. Допустим, он звонит нашей подруге-врачу и жалуется, что у него сердечко болит, мол, приезжай помочь. Мне он часто говорит про то, что хочет кушать и уже едет ко мне домой. Только никак не может станцию метро запомнить. Мы привыкли, нам легко понять, когда он шутит.
Сначала мы с Виктором Ивановичем особенно не общались, но чем чаще встречались на выездах, на общих мероприятиях, тем больше узнавали друг друга. Первый раз мы вместе были на выезде на Сенеже, в пансионате. Виктор Иванович тогда крестился — при всех, в общем зале, в котором мы проводили мероприятия. Я фотографировал, но эти фотографии в тот день видел в первый и последний раз: снимал не на свой фотоаппарат, брал у кого-то.
Виктор Иванович очень интересный человек. Мы, волонтёры, на выездах оплачиваем комнаты и себе, и нашим гостям. А Виктор Иванович иногда сам сдаёт деньги и за кого-нибудь ещё платит, кто с ним приезжает. Напрямую участвует в нашей помощи.
Как я уже говорил, Виктор Иванович зарабатывает не только для себя. Он помогает здесь очень многим. Распространённая ситуация: кто-то приезжает на заработки, но теряет работу или документы. Такие люди почему-то часто приходят на вокзал. И вот Виктор Иванович берёт их под свое крыло, иногда, когда у него есть возможность, покупает им билеты. Бывает, приводит к нам, и уже мы помогаем. Не так давно он привёл женщину с ребёнком, мы её отправили в Белгород.
Вероятно, им движет желание помогать людям. А ещё у него компания здесь, общение. Он в компаниях всё время, хотя сам не пьёт и старательно отваживает тех, кто злоупотребляет. Он гибкий человек, умеет найти компромисс. Мы ни разу с Виктором Ивановичем не ссорились. Хотя он волевой. На вокзалах же разные бывают конфликты, но если он уверен, что он прав, то от своего не отступит.
В Москве Виктор Иванович зарабатывает не только для себя: помогает дочке. Он много где работал, говорит, был и милиционером в Советском Союзе, и в охране Кремля служил. Но он такой фантазёр, любит порой какие-то истории придумывать, в шутку, конечно. Но основные факты из его жизни мы знаем.
Он частенько мне звонит, это правда. Говорим про дела, про новости. Такое совпадение забавное: часто звонки от Виктора Ивановича бывают, когда я на работе сижу забегавшийся или по утрам, когда я ещё сплю. Иногда приходится трубку не брать, а потом перезваниваешь и нервничаешь, что он теперь не берёт.
Для каждого человека, с которым он общается, у него есть свои определенные шутки. Допустим, он звонит нашей подруге-врачу и жалуется, что у него сердечко болит, мол, приезжай помочь. Мне он часто говорит про то, что хочет кушать и уже едет ко мне домой. Только никак не может станцию метро запомнить. Мы привыкли, нам легко понять, когда он шутит.
Сначала мы с Виктором Ивановичем особенно не общались, но чем чаще встречались на выездах, на общих мероприятиях, тем больше узнавали друг друга. Первый раз мы вместе были на выезде на Сенеже, в пансионате. Виктор Иванович тогда крестился — при всех, в общем зале, в котором мы проводили мероприятия. Я фотографировал, но эти фотографии в тот день видел в первый и последний раз: снимал не на свой фотоаппарат, брал у кого-то.
Виктор Иванович очень интересный человек. Мы, волонтёры, на выездах оплачиваем комнаты и себе, и нашим гостям. А Виктор Иванович иногда сам сдаёт деньги и за кого-нибудь ещё платит, кто с ним приезжает. Напрямую участвует в нашей помощи.
Как я уже говорил, Виктор Иванович зарабатывает не только для себя. Он помогает здесь очень многим. Распространённая ситуация: кто-то приезжает на заработки, но теряет работу или документы. Такие люди почему-то часто приходят на вокзал. И вот Виктор Иванович берёт их под свое крыло, иногда, когда у него есть возможность, покупает им билеты. Бывает, приводит к нам, и уже мы помогаем. Не так давно он привёл женщину с ребёнком, мы её отправили в Белгород.
Вероятно, им движет желание помогать людям. А ещё у него компания здесь, общение. Он в компаниях всё время, хотя сам не пьёт и старательно отваживает тех, кто злоупотребляет. Он гибкий человек, умеет найти компромисс. Мы ни разу с Виктором Ивановичем не ссорились. Хотя он волевой. На вокзалах же разные бывают конфликты, но если он уверен, что он прав, то от своего не отступит.
Игорь, 26 лет. Мы познакомились в Парке Горького, летом. Я тогда ещё не жил в Москве, просто приезжал раз или два в месяц. А Виктор Иванович из Владимира. У него где-то в области есть дом, и он нас даже приглашает в гости. Летом или весной планирую к нему съездить.
В Москве Виктор Иванович зарабатывает не только для себя: помогает дочке. Он много где работал, говорит, был и милиционером в Советском Союзе, и в охране Кремля служил. Но он такой фантазёр, любит порой какие-то истории придумывать, в шутку, конечно. Но основные факты из его жизни мы знаем.
Он частенько мне звонит, это правда. Говорим про дела, про новости. Такое совпадение забавное: часто звонки от Виктора Ивановича бывают, когда я на работе сижу забегавшийся или по утрам, когда я ещё сплю. Иногда приходится трубку не брать, а потом перезваниваешь и нервничаешь, что он теперь не берёт.
Для каждого человека, с которым он общается, у него есть свои определенные шутки. Допустим, он звонит нашей подруге-врачу и жалуется, что у него сердечко болит, мол, приезжай помочь. Мне он часто говорит про то, что хочет кушать и уже едет ко мне домой. Только никак не может станцию метро запомнить. Мы привыкли, нам легко понять, когда он шутит.
Сначала мы с Виктором Ивановичем особенно не общались, но чем чаще встречались на выездах, на общих мероприятиях, тем больше узнавали друг друга. Первый раз мы вместе были на выезде на Сенеже, в пансионате. Виктор Иванович тогда крестился — при всех, в общем зале, в котором мы проводили мероприятия. Я фотографировал, но эти фотографии в тот день видел в первый и последний раз: снимал не на свой фотоаппарат, брал у кого-то.
Виктор Иванович очень интересный человек. Мы, волонтёры, на выездах оплачиваем комнаты и себе, и нашим гостям. А Виктор Иванович иногда сам сдаёт деньги и за кого-нибудь ещё платит, кто с ним приезжает. Напрямую участвует в нашей помощи.
Как я уже говорил, Виктор Иванович зарабатывает не только для себя. Он помогает здесь очень многим. Распространённая ситуация: кто-то приезжает на заработки, но теряет работу или документы. Такие люди почему-то часто приходят на вокзал. И вот Виктор Иванович берёт их под свое крыло, иногда, когда у него есть возможность, покупает им билеты. Бывает, приводит к нам, и уже мы помогаем. Не так давно он привёл женщину с ребёнком, мы её отправили в Белгород.
Вероятно, им движет желание помогать людям. А ещё у него компания здесь, общение. Он в компаниях всё время, хотя сам не пьёт и старательно отваживает тех, кто злоупотребляет. Он гибкий человек, умеет найти компромисс. Мы ни разу с Виктором Ивановичем не ссорились. Хотя он волевой. На вокзалах же разные бывают конфликты, но если он уверен, что он прав, то от своего не отступит.
В Москве Виктор Иванович зарабатывает не только для себя: помогает дочке. Он много где работал, говорит, был и милиционером в Советском Союзе, и в охране Кремля служил. Но он такой фантазёр, любит порой какие-то истории придумывать, в шутку, конечно. Но основные факты из его жизни мы знаем.
Он частенько мне звонит, это правда. Говорим про дела, про новости. Такое совпадение забавное: часто звонки от Виктора Ивановича бывают, когда я на работе сижу забегавшийся или по утрам, когда я ещё сплю. Иногда приходится трубку не брать, а потом перезваниваешь и нервничаешь, что он теперь не берёт.
Для каждого человека, с которым он общается, у него есть свои определенные шутки. Допустим, он звонит нашей подруге-врачу и жалуется, что у него сердечко болит, мол, приезжай помочь. Мне он часто говорит про то, что хочет кушать и уже едет ко мне домой. Только никак не может станцию метро запомнить. Мы привыкли, нам легко понять, когда он шутит.
Сначала мы с Виктором Ивановичем особенно не общались, но чем чаще встречались на выездах, на общих мероприятиях, тем больше узнавали друг друга. Первый раз мы вместе были на выезде на Сенеже, в пансионате. Виктор Иванович тогда крестился — при всех, в общем зале, в котором мы проводили мероприятия. Я фотографировал, но эти фотографии в тот день видел в первый и последний раз: снимал не на свой фотоаппарат, брал у кого-то.
Виктор Иванович очень интересный человек. Мы, волонтёры, на выездах оплачиваем комнаты и себе, и нашим гостям. А Виктор Иванович иногда сам сдаёт деньги и за кого-нибудь ещё платит, кто с ним приезжает. Напрямую участвует в нашей помощи.
Как я уже говорил, Виктор Иванович зарабатывает не только для себя. Он помогает здесь очень многим. Распространённая ситуация: кто-то приезжает на заработки, но теряет работу или документы. Такие люди почему-то часто приходят на вокзал. И вот Виктор Иванович берёт их под свое крыло, иногда, когда у него есть возможность, покупает им билеты. Бывает, приводит к нам, и уже мы помогаем. Не так давно он привёл женщину с ребёнком, мы её отправили в Белгород.
Вероятно, им движет желание помогать людям. А ещё у него компания здесь, общение. Он в компаниях всё время, хотя сам не пьёт и старательно отваживает тех, кто злоупотребляет. Он гибкий человек, умеет найти компромисс. Мы ни разу с Виктором Ивановичем не ссорились. Хотя он волевой. На вокзалах же разные бывают конфликты, но если он уверен, что он прав, то от своего не отступит.
Рома & Марина
Рома & Марина
Рома, 39 лет. Домик [«Дом Друзей на улице»] — это уникальное место. Там доброе отношение, и это поначалу сбивает с толку. То есть сбивает с того настроя, который должен быть у любого приличного человека, даже на улице. Я очень люблю Марину — люблю её как родственника, как если бы она была моей сестрой. Я её и называю сестрой. Мы там со многими хорошо общаемся, на самом деле. Но если ты не хочешь потерять остатки самоуважения, ты должен всегда помнить о том, в какой ситуации ты находишься. Это же очень болезненный момент. Но человеку в данных обстоятельствах позволен единственный тип отношений, как бы тяжело тебе это не было. И это рабочие отношения конкретного — делового — типа. И если кто-то рвётся сблизиться с тобой и разорвать дистанцию, то нужно понимать, что этот человек не осознаёт до конца обстоятельств. Гордость, когда речь идёт о выживании, — это серьёзный момент. Потому что она выживанию способствует.
Мне Марина всегда говорит, что всё нормально. А когда Марина говорит, я понимаю, что она от сердца. Я же в то время, когда мы познакомились, упёртый был: думал — помру и всё. Очень близко это всё было. Ну не можешь уже, не выдерживаешь. Живёшь в личном аду. С точностью до дня знаешь, сколько ты на улице, потому что тут каждая секунда как вечность. Какое-то время держишься, но бесконечно это не может продолжаться. Ты выживаешь — вынужден здесь выживать. И тут эта консолидированная любовь многих людей, которые, в общем, такого, как я, любить не обязаны. Это же странно, когда люди говорят, что что-то находят в тебе: что там хорошего-то может быть. Я сам всю жизнь проповедовал make love not war, всегда любил людей, но это всё другое, дома, не тут: две разные жизни.
Любовь, как если бы это был молоток, сделала такую вот штуку: у меня крыша повернулась правильным местом. Если упрощать, пять тысяч рублей иногда могут помочь больше, чем пять миллионов, потому что пять тысяч рублей вовремя даны. Маринка ведь очень добрая. Она просто увидела, что человеку плохо, и приняла это настолько близко, что силой своей любви, своего характера смогла побороть вещь почти фатальную. Если бы я лично не участвовал в этом, то не поверил бы, что такое возможно.
Я потихоньку пришёл в себя, начал искать работу. Маринка мне же ещё телефон принесла с интернетом, проблем стало меньше. Появилось понимание того, что я сейчас буду делать. У меня две попытки уже были вылезти с улицы. После второй я понял, что она вторая и последняя, что больше я не потяну. Но Марина и люди из Домика меня подвели к тому, что я снова себе сказал: «Встань и сделай что-нибудь». Они же такие друзья-родственники, я этих людей очень-очень люблю.
По моему опыту время, после которого человек уже вряд ли выйдет с улицы — это 2−3 года. В этот период сильно меняется психика. Люди сознательно и несознательно начинают вызывать чувство жалости к себе. Появляется жадность — хотя это уже совсем плохой симптом. Человек начинает себя чувствовать исключительным. Он никого вокруг себя не видит, считает, что он один такой несчастный. Это, думаю, последняя ступенька перед полным коллапсом психики. На самом деле, людям часто всё равно — мне тоже по жизни всё равно было. Только мне на себя было плевать, а тут плевать на всех. Вроде как «вот я — я один, у меня исключительные обстоятельства, я один живу на улице и мне все должны».
Мне Марина всегда говорит, что всё нормально. А когда Марина говорит, я понимаю, что она от сердца. Я же в то время, когда мы познакомились, упёртый был: думал — помру и всё. Очень близко это всё было. Ну не можешь уже, не выдерживаешь. Живёшь в личном аду. С точностью до дня знаешь, сколько ты на улице, потому что тут каждая секунда как вечность. Какое-то время держишься, но бесконечно это не может продолжаться. Ты выживаешь — вынужден здесь выживать. И тут эта консолидированная любовь многих людей, которые, в общем, такого, как я, любить не обязаны. Это же странно, когда люди говорят, что что-то находят в тебе: что там хорошего-то может быть. Я сам всю жизнь проповедовал make love not war, всегда любил людей, но это всё другое, дома, не тут: две разные жизни.
Любовь, как если бы это был молоток, сделала такую вот штуку: у меня крыша повернулась правильным местом. Если упрощать, пять тысяч рублей иногда могут помочь больше, чем пять миллионов, потому что пять тысяч рублей вовремя даны. Маринка ведь очень добрая. Она просто увидела, что человеку плохо, и приняла это настолько близко, что силой своей любви, своего характера смогла побороть вещь почти фатальную. Если бы я лично не участвовал в этом, то не поверил бы, что такое возможно.
Я потихоньку пришёл в себя, начал искать работу. Маринка мне же ещё телефон принесла с интернетом, проблем стало меньше. Появилось понимание того, что я сейчас буду делать. У меня две попытки уже были вылезти с улицы. После второй я понял, что она вторая и последняя, что больше я не потяну. Но Марина и люди из Домика меня подвели к тому, что я снова себе сказал: «Встань и сделай что-нибудь». Они же такие друзья-родственники, я этих людей очень-очень люблю.
По моему опыту время, после которого человек уже вряд ли выйдет с улицы — это 2−3 года. В этот период сильно меняется психика. Люди сознательно и несознательно начинают вызывать чувство жалости к себе. Появляется жадность — хотя это уже совсем плохой симптом. Человек начинает себя чувствовать исключительным. Он никого вокруг себя не видит, считает, что он один такой несчастный. Это, думаю, последняя ступенька перед полным коллапсом психики. На самом деле, людям часто всё равно — мне тоже по жизни всё равно было. Только мне на себя было плевать, а тут плевать на всех. Вроде как «вот я — я один, у меня исключительные обстоятельства, я один живу на улице и мне все должны».
Рома, 39 лет. Домик [«Дом Друзей на улице»] — это уникальное место. Там доброе отношение, и это поначалу сбивает с толку. То есть сбивает с того настроя, который должен быть у любого приличного человека, даже на улице. Я очень люблю Марину — люблю её как родственника, как если бы она была моей сестрой. Я её и называю сестрой. Мы там со многими хорошо общаемся, на самом деле. Но если ты не хочешь потерять остатки самоуважения, ты должен всегда помнить о том, в какой ситуации ты находишься. Это же очень болезненный момент. Но человеку в данных обстоятельствах позволен единственный тип отношений, как бы тяжело тебе это не было. И это рабочие отношения конкретного — делового — типа. И если кто-то рвётся сблизиться с тобой и разорвать дистанцию, то нужно понимать, что этот человек не осознаёт до конца обстоятельств. Гордость, когда речь идёт о выживании, — это серьёзный момент. Потому что она выживанию способствует.
Мне Марина всегда говорит, что всё нормально. А когда Марина говорит, я понимаю, что она от сердца. Я же в то время, когда мы познакомились, упёртый был: думал — помру и всё. Очень близко это всё было. Ну не можешь уже, не выдерживаешь. Живёшь в личном аду. С точностью до дня знаешь, сколько ты на улице, потому что тут каждая секунда как вечность. Какое-то время держишься, но бесконечно это не может продолжаться. Ты выживаешь — вынужден здесь выживать. И тут эта консолидированная любовь многих людей, которые, в общем, такого, как я, любить не обязаны. Это же странно, когда люди говорят, что что-то находят в тебе: что там хорошего-то может быть. Я сам всю жизнь проповедовал make love not war, всегда любил людей, но это всё другое, дома, не тут: две разные жизни.
Любовь, как если бы это был молоток, сделала такую вот штуку: у меня крыша повернулась правильным местом. Если упрощать, пять тысяч рублей иногда могут помочь больше, чем пять миллионов, потому что пять тысяч рублей вовремя даны. Маринка ведь очень добрая. Она просто увидела, что человеку плохо, и приняла это настолько близко, что силой своей любви, своего характера смогла побороть вещь почти фатальную. Если бы я лично не участвовал в этом, то не поверил бы, что такое возможно.
Я потихоньку пришёл в себя, начал искать работу. Маринка мне же ещё телефон принесла с интернетом, проблем стало меньше. Появилось понимание того, что я сейчас буду делать. У меня две попытки уже были вылезти с улицы. После второй я понял, что она вторая и последняя, что больше я не потяну. Но Марина и люди из Домика меня подвели к тому, что я снова себе сказал: «Встань и сделай что-нибудь». Они же такие друзья-родственники, я этих людей очень-очень люблю.
По моему опыту время, после которого человек уже вряд ли выйдет с улицы — это 2−3 года. В этот период сильно меняется психика. Люди сознательно и несознательно начинают вызывать чувство жалости к себе. Появляется жадность — хотя это уже совсем плохой симптом. Человек начинает себя чувствовать исключительным. Он никого вокруг себя не видит, считает, что он один такой несчастный. Это, думаю, последняя ступенька перед полным коллапсом психики. На самом деле, людям часто всё равно — мне тоже по жизни всё равно было. Только мне на себя было плевать, а тут плевать на всех. Вроде как «вот я — я один, у меня исключительные обстоятельства, я один живу на улице и мне все должны».
Мне Марина всегда говорит, что всё нормально. А когда Марина говорит, я понимаю, что она от сердца. Я же в то время, когда мы познакомились, упёртый был: думал — помру и всё. Очень близко это всё было. Ну не можешь уже, не выдерживаешь. Живёшь в личном аду. С точностью до дня знаешь, сколько ты на улице, потому что тут каждая секунда как вечность. Какое-то время держишься, но бесконечно это не может продолжаться. Ты выживаешь — вынужден здесь выживать. И тут эта консолидированная любовь многих людей, которые, в общем, такого, как я, любить не обязаны. Это же странно, когда люди говорят, что что-то находят в тебе: что там хорошего-то может быть. Я сам всю жизнь проповедовал make love not war, всегда любил людей, но это всё другое, дома, не тут: две разные жизни.
Любовь, как если бы это был молоток, сделала такую вот штуку: у меня крыша повернулась правильным местом. Если упрощать, пять тысяч рублей иногда могут помочь больше, чем пять миллионов, потому что пять тысяч рублей вовремя даны. Маринка ведь очень добрая. Она просто увидела, что человеку плохо, и приняла это настолько близко, что силой своей любви, своего характера смогла побороть вещь почти фатальную. Если бы я лично не участвовал в этом, то не поверил бы, что такое возможно.
Я потихоньку пришёл в себя, начал искать работу. Маринка мне же ещё телефон принесла с интернетом, проблем стало меньше. Появилось понимание того, что я сейчас буду делать. У меня две попытки уже были вылезти с улицы. После второй я понял, что она вторая и последняя, что больше я не потяну. Но Марина и люди из Домика меня подвели к тому, что я снова себе сказал: «Встань и сделай что-нибудь». Они же такие друзья-родственники, я этих людей очень-очень люблю.
По моему опыту время, после которого человек уже вряд ли выйдет с улицы — это 2−3 года. В этот период сильно меняется психика. Люди сознательно и несознательно начинают вызывать чувство жалости к себе. Появляется жадность — хотя это уже совсем плохой симптом. Человек начинает себя чувствовать исключительным. Он никого вокруг себя не видит, считает, что он один такой несчастный. Это, думаю, последняя ступенька перед полным коллапсом психики. На самом деле, людям часто всё равно — мне тоже по жизни всё равно было. Только мне на себя было плевать, а тут плевать на всех. Вроде как «вот я — я один, у меня исключительные обстоятельства, я один живу на улице и мне все должны».
А если говорить о волонтёрах, я же ходил и спрашивал одно время: «Зачем вы это делаете?» Кто-то вот делает это, потому что он человек такой. Он услышал об этом — и он реально добрый человек — приходит и делает. Кто-то так наполняет жизнь, кто-то делает это, чтобы выбраться из круга «дом-работа». Мы же понимаем, что для большинства людей эта деятельность не проговорена с самим собой до конца.
Так вот, принесла мне Маринка телефон, я занялся работой. Она сама, кстати, очень много работает. Буквально вырывается покормить какой-то народ. Но о своих проблемах никогда не рассказывает. Такой человек: даже если у неё рак обнаружат, то мы об этом узнаем только, когда её не станет. Она слишком добрая, чтобы беспокоить кого-то. Это её самоотверженность, плюс интеллигентность, образование, воспитание.
А дружба — она такое дело. Ты же к друзьям приходишь не для того чтобы сказать «дай рубль» или «блин, мне жена изменяет». Ты приходишь к друзьям, потому что они друзья. Если ты болеешь за Зенит, а я за Спартак, то мы всё равно можем быть друзьями, и когда мы сидим как друзья — неважно, за что ты. Приходишь к друзьям, а потом смотришь: за окном уже утро. Думаешь потом: «А о чём говорили-то?» И вот кто его знает. Но ощущение приятное.
Мы тут гуляли недавно: по щиколотку дряни под ногами, валит снег с ладонь размером. Мы идём по всему этому, пытаемся найти тихое место, где будем сидеть. А началось всё так: после панихиды [по людям, жившим и умершим на улице, проводится ежегодно] и обеда все расходились уже. А там же такое прекрасное ощущение — я сидел и думал, ну как вот после этого всего я пойду на вокзал. Уже помог убрать, всё сделал, собрался, но уйти не могу. Я пока был там, меня просто вырубило из уличной реальности. Космическое совершенно ощущение, ещё в церкви. И я себе говорю: «Да понятно, блин, чего ты не уходишь. После такого пойти сесть в зале ожидания вокзала, ага, сейчас. Буду лучше бродить по улицам, сколько смогу». Выхожу, а на выходе стоят Марина с Пашей. Ну, мы и пошли гулять. Через тридцать секунд разговаривали уже взахлеб.
Слова — как фотоны: могут быть и волной, и частицей. Всё зависит от того, как ты ими пользуешься. Для меня самое замечательное, когда что-то происходит интуитивно, когда ты не можешь указать на механизм. То есть турбийон, конечно, прекрасная вещь, но жизнь не турбийон. Всё время что-нибудь разбирая и вскрывая, понимаешь, что в жизни должны происходить вещи, которые тебе непонятны. Люди раз в неделю встречаются на улице. Вот просто так. Может быть, такой опыт и такие чувства — это и есть единственное ценное. Ну, а Маринка, где бы она ни была, будет помогать людям. Однажды её повесят на картину, а картину — в церковь. Будет у Марины такой очаровательный нимб из ромашек.
Так вот, принесла мне Маринка телефон, я занялся работой. Она сама, кстати, очень много работает. Буквально вырывается покормить какой-то народ. Но о своих проблемах никогда не рассказывает. Такой человек: даже если у неё рак обнаружат, то мы об этом узнаем только, когда её не станет. Она слишком добрая, чтобы беспокоить кого-то. Это её самоотверженность, плюс интеллигентность, образование, воспитание.
А дружба — она такое дело. Ты же к друзьям приходишь не для того чтобы сказать «дай рубль» или «блин, мне жена изменяет». Ты приходишь к друзьям, потому что они друзья. Если ты болеешь за Зенит, а я за Спартак, то мы всё равно можем быть друзьями, и когда мы сидим как друзья — неважно, за что ты. Приходишь к друзьям, а потом смотришь: за окном уже утро. Думаешь потом: «А о чём говорили-то?» И вот кто его знает. Но ощущение приятное.
Мы тут гуляли недавно: по щиколотку дряни под ногами, валит снег с ладонь размером. Мы идём по всему этому, пытаемся найти тихое место, где будем сидеть. А началось всё так: после панихиды [по людям, жившим и умершим на улице, проводится ежегодно] и обеда все расходились уже. А там же такое прекрасное ощущение — я сидел и думал, ну как вот после этого всего я пойду на вокзал. Уже помог убрать, всё сделал, собрался, но уйти не могу. Я пока был там, меня просто вырубило из уличной реальности. Космическое совершенно ощущение, ещё в церкви. И я себе говорю: «Да понятно, блин, чего ты не уходишь. После такого пойти сесть в зале ожидания вокзала, ага, сейчас. Буду лучше бродить по улицам, сколько смогу». Выхожу, а на выходе стоят Марина с Пашей. Ну, мы и пошли гулять. Через тридцать секунд разговаривали уже взахлеб.
Слова — как фотоны: могут быть и волной, и частицей. Всё зависит от того, как ты ими пользуешься. Для меня самое замечательное, когда что-то происходит интуитивно, когда ты не можешь указать на механизм. То есть турбийон, конечно, прекрасная вещь, но жизнь не турбийон. Всё время что-нибудь разбирая и вскрывая, понимаешь, что в жизни должны происходить вещи, которые тебе непонятны. Люди раз в неделю встречаются на улице. Вот просто так. Может быть, такой опыт и такие чувства — это и есть единственное ценное. Ну, а Маринка, где бы она ни была, будет помогать людям. Однажды её повесят на картину, а картину — в церковь. Будет у Марины такой очаровательный нимб из ромашек.
А если говорить о волонтёрах, я же ходил и спрашивал одно время: «Зачем вы это делаете?» Кто-то вот делает это, потому что он человек такой. Он услышал об этом — и он реально добрый человек — приходит и делает. Кто-то так наполняет жизнь, кто-то делает это, чтобы выбраться из круга «дом-работа». Мы же понимаем, что для большинства людей эта деятельность не проговорена с самим собой до конца.
Так вот, принесла мне Маринка телефон, я занялся работой. Она сама, кстати, очень много работает. Буквально вырывается покормить какой-то народ. Но о своих проблемах никогда не рассказывает. Такой человек: даже если у неё рак обнаружат, то мы об этом узнаем только, когда её не станет. Она слишком добрая, чтобы беспокоить кого-то. Это её самоотверженность, плюс интеллигентность, образование, воспитание.
А дружба — она такое дело. Ты же к друзьям приходишь не для того чтобы сказать «дай рубль» или «блин, мне жена изменяет». Ты приходишь к друзьям, потому что они друзья. Если ты болеешь за Зенит, а я за Спартак, то мы всё равно можем быть друзьями, и когда мы сидим как друзья — неважно, за что ты. Приходишь к друзьям, а потом смотришь: за окном уже утро. Думаешь потом: «А о чём говорили-то?» И вот кто его знает. Но ощущение приятное.
Мы тут гуляли недавно: по щиколотку дряни под ногами, валит снег с ладонь размером. Мы идём по всему этому, пытаемся найти тихое место, где будем сидеть. А началось всё так: после панихиды и обеда все расходились уже. А там же такое прекрасное ощущение — я сидел и думал, ну как вот после этого всего я пойду на вокзал. Уже помог убрать, всё сделал, собрался, но уйти не могу. Я пока был там, меня просто вырубило из уличной реальности. Космическое совершенно ощущение, ещё в церкви. И я себе говорю: «Да понятно, блин, чего ты не уходишь. После такого пойти сесть в зале ожидания вокзала, ага, сейчас. Буду лучше бродить по улицам, сколько смогу». Выхожу, а на выходе стоят Марина с Пашей. Ну, мы и пошли гулять. Через тридцать секунд разговаривали уже взахлеб.
Слова — как фотоны: могут быть и волной, и частицей. Всё зависит от того, как ты ими пользуешься. Для меня самое замечательное, когда что-то происходит интуитивно, когда ты не можешь указать на механизм. То есть турбийон, конечно, прекрасная вещь, но жизнь не турбийон. Всё время что-нибудь разбирая и вскрывая, понимаешь, что в жизни должны происходить вещи, которые тебе непонятны. Люди раз в неделю встречаются на улице. Вот просто так. Может быть, такой опыт и такие чувства — это и есть единственное ценное. Ну, а Маринка, где бы она ни была, будет помогать людям. Однажды её повесят на картину, а картину — в церковь. Будет у Марины такой очаровательный нимб из ромашек.
Так вот, принесла мне Маринка телефон, я занялся работой. Она сама, кстати, очень много работает. Буквально вырывается покормить какой-то народ. Но о своих проблемах никогда не рассказывает. Такой человек: даже если у неё рак обнаружат, то мы об этом узнаем только, когда её не станет. Она слишком добрая, чтобы беспокоить кого-то. Это её самоотверженность, плюс интеллигентность, образование, воспитание.
А дружба — она такое дело. Ты же к друзьям приходишь не для того чтобы сказать «дай рубль» или «блин, мне жена изменяет». Ты приходишь к друзьям, потому что они друзья. Если ты болеешь за Зенит, а я за Спартак, то мы всё равно можем быть друзьями, и когда мы сидим как друзья — неважно, за что ты. Приходишь к друзьям, а потом смотришь: за окном уже утро. Думаешь потом: «А о чём говорили-то?» И вот кто его знает. Но ощущение приятное.
Мы тут гуляли недавно: по щиколотку дряни под ногами, валит снег с ладонь размером. Мы идём по всему этому, пытаемся найти тихое место, где будем сидеть. А началось всё так: после панихиды и обеда все расходились уже. А там же такое прекрасное ощущение — я сидел и думал, ну как вот после этого всего я пойду на вокзал. Уже помог убрать, всё сделал, собрался, но уйти не могу. Я пока был там, меня просто вырубило из уличной реальности. Космическое совершенно ощущение, ещё в церкви. И я себе говорю: «Да понятно, блин, чего ты не уходишь. После такого пойти сесть в зале ожидания вокзала, ага, сейчас. Буду лучше бродить по улицам, сколько смогу». Выхожу, а на выходе стоят Марина с Пашей. Ну, мы и пошли гулять. Через тридцать секунд разговаривали уже взахлеб.
Слова — как фотоны: могут быть и волной, и частицей. Всё зависит от того, как ты ими пользуешься. Для меня самое замечательное, когда что-то происходит интуитивно, когда ты не можешь указать на механизм. То есть турбийон, конечно, прекрасная вещь, но жизнь не турбийон. Всё время что-нибудь разбирая и вскрывая, понимаешь, что в жизни должны происходить вещи, которые тебе непонятны. Люди раз в неделю встречаются на улице. Вот просто так. Может быть, такой опыт и такие чувства — это и есть единственное ценное. Ну, а Маринка, где бы она ни была, будет помогать людям. Однажды её повесят на картину, а картину — в церковь. Будет у Марины такой очаровательный нимб из ромашек.
Марина на ежегодном рождественском обеде для бездомных
Марина, 24 года. Мы с Ромой познакомились в начале ноября. И вместо того, чтобы перекинуться парой слов, как это обычно бывает на раздачах, как минимум час разговаривали, и за первый разговор успели обсудить море тем. Было ощущение, что мы друг друга всегда знали.
Рома такой человек: когда он появляется в компании, то умудряется собрать вокруг себя всех людей. Потому что он говорит громко и так, что ты как будто падаешь в воду — ныряешь и не можешь вынырнуть.
Думаю, он мог бы в кино работать. Возможно, был бы хорошим оратором, стендапером. Человеком, который просто говорил бы от сердца, и все слушали. Я новеньких волонтёров сразу ему представляю: из-за того, что Рома искренний и разговорчивый, людям, которые пришли в первый раз, проще с ним открыться.
Рома — человек потрясающей наблюдательности. Его жизнь интересует как таковая, и мы интересуем, и что мы делаем в этой жизни. Он такой философ с Курского вокзала, без шуток. Мы обсуждаем искусство, поэзию, музыку, что-то такое узкоспециальное и техническое. Рома вообще технарь, физик по образованию. В общем, любой человек бы нашёл, о чём с ним поговорить.
Рома себя не жалеет, рассказывает как о хорошем себе, так и о плохом. Может быть, о плохом даже больше. В его восприятии он хуже, чем тот Рома, которого видим и знаем мы. Очень самокритичный, с большим сердцем — он волевой человек, который, как я надеюсь, сможет повернуть свою жизнь и уйти с улицы.
У меня бывают моменты, когда хочется спросить именно Рому, что он думает по тому или иному поводу. У него очень большой и яркий жизненный опыт, но во многом тяжелый. Я понимаю, что могу доверить ему какие-то важные вещи, потому что он меня не подведёт и сделает всё, чтобы мне помочь. Или, как минимум, выслушает и подскажет.
Есть несколько человек, которых я могла бы назвать друзьями, но именно с Ромой общения больше. Думаю, за счёт того, что мы оба любим и умеем поболтать.
Вот был такой случай: мы с Ромой и моим другом зашли в кафе, где сидели несколько часов и не могли наговориться. Разошлись, когда было совсем поздно. Мы шутили с официантками, и это было так хорошо, легко и весело. Думаю, что и не должно быть иначе. Ты же понимаешь, что между вами есть это большое: не пропасть сознания, не пропасть в отношениях, но пропасть обстоятельств. Если человек тебе нравится, то в такие моменты ты просто перестаёшь думать об этих сложностях.
Рома такой человек: когда он появляется в компании, то умудряется собрать вокруг себя всех людей. Потому что он говорит громко и так, что ты как будто падаешь в воду — ныряешь и не можешь вынырнуть.
Думаю, он мог бы в кино работать. Возможно, был бы хорошим оратором, стендапером. Человеком, который просто говорил бы от сердца, и все слушали. Я новеньких волонтёров сразу ему представляю: из-за того, что Рома искренний и разговорчивый, людям, которые пришли в первый раз, проще с ним открыться.
Рома — человек потрясающей наблюдательности. Его жизнь интересует как таковая, и мы интересуем, и что мы делаем в этой жизни. Он такой философ с Курского вокзала, без шуток. Мы обсуждаем искусство, поэзию, музыку, что-то такое узкоспециальное и техническое. Рома вообще технарь, физик по образованию. В общем, любой человек бы нашёл, о чём с ним поговорить.
Рома себя не жалеет, рассказывает как о хорошем себе, так и о плохом. Может быть, о плохом даже больше. В его восприятии он хуже, чем тот Рома, которого видим и знаем мы. Очень самокритичный, с большим сердцем — он волевой человек, который, как я надеюсь, сможет повернуть свою жизнь и уйти с улицы.
У меня бывают моменты, когда хочется спросить именно Рому, что он думает по тому или иному поводу. У него очень большой и яркий жизненный опыт, но во многом тяжелый. Я понимаю, что могу доверить ему какие-то важные вещи, потому что он меня не подведёт и сделает всё, чтобы мне помочь. Или, как минимум, выслушает и подскажет.
Есть несколько человек, которых я могла бы назвать друзьями, но именно с Ромой общения больше. Думаю, за счёт того, что мы оба любим и умеем поболтать.
Вот был такой случай: мы с Ромой и моим другом зашли в кафе, где сидели несколько часов и не могли наговориться. Разошлись, когда было совсем поздно. Мы шутили с официантками, и это было так хорошо, легко и весело. Думаю, что и не должно быть иначе. Ты же понимаешь, что между вами есть это большое: не пропасть сознания, не пропасть в отношениях, но пропасть обстоятельств. Если человек тебе нравится, то в такие моменты ты просто перестаёшь думать об этих сложностях.
Марина, 24 года. Мы с Ромой познакомились в начале ноября. И вместо того, чтобы перекинуться парой слов, как это обычно бывает на раздачах, как минимум час разговаривали, и за первый разговор успели обсудить море тем. Было ощущение, что мы друг друга всегда знали.
Рома такой человек: когда он появляется в компании, то умудряется собрать вокруг себя всех людей. Потому что он говорит громко и так, что ты как будто падаешь в воду — ныряешь и не можешь вынырнуть.
Думаю, он мог бы в кино работать. Возможно, был бы хорошим оратором, стендапером. Человеком, который просто говорил бы от сердца, и все слушали. Я новеньких волонтёров сразу ему представляю: из-за того, что Рома искренний и разговорчивый, людям, которые пришли в первый раз, проще с ним открыться.
Рома — человек потрясающей наблюдательности. Его жизнь интересует как таковая, и мы интересуем, и что мы делаем в этой жизни. Он такой философ с Курского вокзала, без шуток. Мы обсуждаем искусство, поэзию, музыку, что-то такое узкоспециальное и техническое. Рома вообще технарь, физик по образованию. В общем, любой человек бы нашёл, о чём с ним поговорить.
Рома себя не жалеет, рассказывает как о хорошем себе, так и о плохом. Может быть, о плохом даже больше. В его восприятии он хуже, чем тот Рома, которого видим и знаем мы. Очень самокритичный, с большим сердцем — он волевой человек, который, как я надеюсь, сможет повернуть свою жизнь и уйти с улицы.
У меня бывают моменты, когда хочется спросить именно Рому, что он думает по тому или иному поводу. У него очень большой и яркий жизненный опыт, но во многом тяжелый. Я понимаю, что могу доверить ему какие-то важные вещи, потому что он меня не подведёт и сделает всё, чтобы мне помочь. Или, как минимум, выслушает и подскажет.
Есть несколько человек, которых я могла бы назвать друзьями, но именно с Ромой общения больше. Думаю, за счёт того, что мы оба любим и умеем поболтать.
Вот был такой случай: мы с Ромой и моим другом зашли в кафе, где сидели несколько часов и не могли наговориться. Разошлись, когда было совсем поздно. Мы шутили с официантками, и это было так хорошо, легко и весело. Думаю, что и не должно быть иначе. Ты же понимаешь, что между вами есть это большое: не пропасть сознания, не пропасть в отношениях, но пропасть обстоятельств. Если человек тебе нравится, то в такие моменты ты просто перестаёшь думать об этих сложностях.
Рома такой человек: когда он появляется в компании, то умудряется собрать вокруг себя всех людей. Потому что он говорит громко и так, что ты как будто падаешь в воду — ныряешь и не можешь вынырнуть.
Думаю, он мог бы в кино работать. Возможно, был бы хорошим оратором, стендапером. Человеком, который просто говорил бы от сердца, и все слушали. Я новеньких волонтёров сразу ему представляю: из-за того, что Рома искренний и разговорчивый, людям, которые пришли в первый раз, проще с ним открыться.
Рома — человек потрясающей наблюдательности. Его жизнь интересует как таковая, и мы интересуем, и что мы делаем в этой жизни. Он такой философ с Курского вокзала, без шуток. Мы обсуждаем искусство, поэзию, музыку, что-то такое узкоспециальное и техническое. Рома вообще технарь, физик по образованию. В общем, любой человек бы нашёл, о чём с ним поговорить.
Рома себя не жалеет, рассказывает как о хорошем себе, так и о плохом. Может быть, о плохом даже больше. В его восприятии он хуже, чем тот Рома, которого видим и знаем мы. Очень самокритичный, с большим сердцем — он волевой человек, который, как я надеюсь, сможет повернуть свою жизнь и уйти с улицы.
У меня бывают моменты, когда хочется спросить именно Рому, что он думает по тому или иному поводу. У него очень большой и яркий жизненный опыт, но во многом тяжелый. Я понимаю, что могу доверить ему какие-то важные вещи, потому что он меня не подведёт и сделает всё, чтобы мне помочь. Или, как минимум, выслушает и подскажет.
Есть несколько человек, которых я могла бы назвать друзьями, но именно с Ромой общения больше. Думаю, за счёт того, что мы оба любим и умеем поболтать.
Вот был такой случай: мы с Ромой и моим другом зашли в кафе, где сидели несколько часов и не могли наговориться. Разошлись, когда было совсем поздно. Мы шутили с официантками, и это было так хорошо, легко и весело. Думаю, что и не должно быть иначе. Ты же понимаешь, что между вами есть это большое: не пропасть сознания, не пропасть в отношениях, но пропасть обстоятельств. Если человек тебе нравится, то в такие моменты ты просто перестаёшь думать об этих сложностях.
Наше общение строится на дружбе: оно не о том, что я ему чем-то могу помочь. Да, я могу бутерброд протянуть, но это просто крупицы. По-настоящему важно наше человеческое: уважение и интерес. Я надеюсь, что когда у Ромы всё сложится, мы продолжим общаться, и эта дружба сохранится на всю жизнь. Тут же ещё вопрос, кто кому помогает больше. Даже в самый первый раз, когда мы только познакомились, так получилось, что он сказал несколько вещей, рассказывая о себе и о своей жизни, которые мне было необходимо в тот момент услышать. Наверное, они заполнили что-то во мне. И с тех пор он неоднократно своими словами и действиями помогал разобрать мой беспорядок в голове.
Рома у меня часто спрашивал о том, почему я этим занимаюсь. Я не могу для себя вывести какой-то единый ответ на такой вопрос. Хочется верить, что мы не группка каких-то блаженных с бутербродами. Хотелось бы сделать город тем местом, где люди не будут умирать на улице, будут знать, куда им прийти за помощью. В этом есть элемент рационального, но это не совсем то, чем я руководствуюсь. Я делаю это потому, что не могу иначе. Это сидит у тебя в сердце, в душе и, наверное, это можно назвать любовью. То, что я чувствую к людям, которых называю друзьями — это любовь. Ведь либо ты любишь людей в принципе, либо не любишь никого.
Рома как-то говорил, что наше с ним общение влияет на его состояние. У нас тогда как раз был разговор о том, что делает с тобой дружба и неравнодушие со стороны другого человека. Он очень восприимчивый, давно дал мне понять, что наше общение придаёт ему сил и уверенности.
Сложно сказать, чем Рома займётся в будущем. Он протеистический такой персонаж, который может себя по-разному проявить за счёт навыков, огромной харизмы и умения нравится другим людям. Мне очень интересно, что с ним будет — держу кулачки. В голове у меня есть такой ящичек «Рома», и там постоянно идёт шевеление, я все время думаю, чем он занят, как продвигаются его дела с документами, как он себя чувствует.
На самом деле разные моменты были. Сразу скажу, что они не влияли на моё отношение к Роме. Когда человек живёт на улице, у него бывают скачки настроения: он приходит то к отчаянию, то к безграничной вере в свои возможности. Рома такой человек: он из крайности в крайность очень быстро перетекает. Были случаи, когда я за Рому очень переживала. Я стараюсь звонить почаще, потому что с человеком на улице когда угодно и где угодно может произойти множество страшных вещей.
Рома у меня часто спрашивал о том, почему я этим занимаюсь. Я не могу для себя вывести какой-то единый ответ на такой вопрос. Хочется верить, что мы не группка каких-то блаженных с бутербродами. Хотелось бы сделать город тем местом, где люди не будут умирать на улице, будут знать, куда им прийти за помощью. В этом есть элемент рационального, но это не совсем то, чем я руководствуюсь. Я делаю это потому, что не могу иначе. Это сидит у тебя в сердце, в душе и, наверное, это можно назвать любовью. То, что я чувствую к людям, которых называю друзьями — это любовь. Ведь либо ты любишь людей в принципе, либо не любишь никого.
Рома как-то говорил, что наше с ним общение влияет на его состояние. У нас тогда как раз был разговор о том, что делает с тобой дружба и неравнодушие со стороны другого человека. Он очень восприимчивый, давно дал мне понять, что наше общение придаёт ему сил и уверенности.
Сложно сказать, чем Рома займётся в будущем. Он протеистический такой персонаж, который может себя по-разному проявить за счёт навыков, огромной харизмы и умения нравится другим людям. Мне очень интересно, что с ним будет — держу кулачки. В голове у меня есть такой ящичек «Рома», и там постоянно идёт шевеление, я все время думаю, чем он занят, как продвигаются его дела с документами, как он себя чувствует.
На самом деле разные моменты были. Сразу скажу, что они не влияли на моё отношение к Роме. Когда человек живёт на улице, у него бывают скачки настроения: он приходит то к отчаянию, то к безграничной вере в свои возможности. Рома такой человек: он из крайности в крайность очень быстро перетекает. Были случаи, когда я за Рому очень переживала. Я стараюсь звонить почаще, потому что с человеком на улице когда угодно и где угодно может произойти множество страшных вещей.
Наше общение строится на дружбе: оно не о том, что я ему чем-то могу помочь. Да, я могу бутерброд протянуть, но это просто крупицы. По-настоящему важно наше человеческое: уважение и интерес. Я надеюсь, что когда у Ромы всё сложится, мы продолжим общаться, и эта дружба сохранится на всю жизнь. Тут же ещё вопрос, кто кому помогает больше. Даже в самый первый раз, когда мы только познакомились, так получилось, что он сказал несколько вещей, рассказывая о себе и о своей жизни, которые мне было необходимо в тот момент услышать. Наверное, они заполнили что-то во мне. И с тех пор он неоднократно своими словами и действиями помогал разобрать мой беспорядок в голове.
Рома у меня часто спрашивал о том, почему я этим занимаюсь. Я не могу для себя вывести какой-то единый ответ на такой вопрос. Хочется верить, что мы не группка каких-то блаженных с бутербродами. Хотелось бы сделать город тем местом, где люди не будут умирать на улице, будут знать, куда им прийти за помощью. В этом есть элемент рационального, но это не совсем то, чем я руководствуюсь. Я делаю это потому, что не могу иначе. Это сидит у тебя в сердце, в душе и, наверное, это можно назвать любовью. То, что я чувствую к людям, которых называю друзьями — это любовь. Ведь либо ты любишь людей в принципе, либо не любишь никого.
Рома как-то говорил, что наше с ним общение влияет на его состояние. У нас тогда как раз был разговор о том, что делает с тобой дружба и неравнодушие со стороны другого человека. Он очень восприимчивый, давно дал мне понять, что наше общение придаёт ему сил и уверенности.
Сложно сказать, чем Рома займётся в будущем. Он протеистический такой персонаж, который может себя по-разному проявить за счёт навыков, огромной харизмы и умения нравится другим людям. Мне очень интересно, что с ним будет — держу кулачки. В голове у меня есть такой ящичек «Рома», и там постоянно идёт шевеление, я все время думаю, чем он занят, как продвигаются его дела с документами, как он себя чувствует.
На самом деле разные моменты были. Сразу скажу, что они не влияли на моё отношение к Роме. Когда человек живёт на улице, у него бывают скачки настроения: он приходит то к отчаянию, то к безграничной вере в свои возможности. Рома такой человек: он из крайности в крайность очень быстро перетекает. Были случаи, когда я за Рому очень переживала. Я стараюсь звонить почаще, потому что с человеком на улице когда угодно и где угодно может произойти множество страшных вещей.
Рома у меня часто спрашивал о том, почему я этим занимаюсь. Я не могу для себя вывести какой-то единый ответ на такой вопрос. Хочется верить, что мы не группка каких-то блаженных с бутербродами. Хотелось бы сделать город тем местом, где люди не будут умирать на улице, будут знать, куда им прийти за помощью. В этом есть элемент рационального, но это не совсем то, чем я руководствуюсь. Я делаю это потому, что не могу иначе. Это сидит у тебя в сердце, в душе и, наверное, это можно назвать любовью. То, что я чувствую к людям, которых называю друзьями — это любовь. Ведь либо ты любишь людей в принципе, либо не любишь никого.
Рома как-то говорил, что наше с ним общение влияет на его состояние. У нас тогда как раз был разговор о том, что делает с тобой дружба и неравнодушие со стороны другого человека. Он очень восприимчивый, давно дал мне понять, что наше общение придаёт ему сил и уверенности.
Сложно сказать, чем Рома займётся в будущем. Он протеистический такой персонаж, который может себя по-разному проявить за счёт навыков, огромной харизмы и умения нравится другим людям. Мне очень интересно, что с ним будет — держу кулачки. В голове у меня есть такой ящичек «Рома», и там постоянно идёт шевеление, я все время думаю, чем он занят, как продвигаются его дела с документами, как он себя чувствует.
На самом деле разные моменты были. Сразу скажу, что они не влияли на моё отношение к Роме. Когда человек живёт на улице, у него бывают скачки настроения: он приходит то к отчаянию, то к безграничной вере в свои возможности. Рома такой человек: он из крайности в крайность очень быстро перетекает. Были случаи, когда я за Рому очень переживала. Я стараюсь звонить почаще, потому что с человеком на улице когда угодно и где угодно может произойти множество страшных вещей.
Как можно помочь?
Как можно помочь?
Движение «Друзья на улице» проводит раздачи горячего питания на нескольких маршрутах. Для того, чтобы поучаствовать, нужно выбрать день, место и позвонить координатору организации Андрею Волкову: +7 (985) 804-32-60.
Пункты подготовки к раздачам движения «Друзья на улице»
Среда: 17.00, МГУ
Маршруты: м. Университет
17.30, РГГУ
Маршруты: м. Новослободская/Менделеевская и м. Савёловская
Пятница: 18:00, Храм Косьмы и Дамиана в Шубине
Маршруты: м. Проспект Мира, м. Третьяковская, м. Чистые Пруды, м. Пушкинская, зал ожидания Курского вокзала
Суббота: 16.00, м. Проспект Мира
Маршруты: Киевский, Ленинградский и Курский вокзалы
А ещё всегда нужны:
Справочник бездомного человека, который лучше всегда носить с собой и отдать тому, кому он пригодится, можно скачать здесь.
Пункты подготовки к раздачам движения «Друзья на улице»
Среда: 17.00, МГУ
Маршруты: м. Университет
17.30, РГГУ
Маршруты: м. Новослободская/Менделеевская и м. Савёловская
Пятница: 18:00, Храм Косьмы и Дамиана в Шубине
Маршруты: м. Проспект Мира, м. Третьяковская, м. Чистые Пруды, м. Пушкинская, зал ожидания Курского вокзала
Суббота: 16.00, м. Проспект Мира
Маршруты: Киевский, Ленинградский и Курский вокзалы
А ещё всегда нужны:
- простые лекарства
- средства гигиены (мыло, бритвы, шампуни, дезодоранты)
- нужная бездомным одежда: в основном это мужские практичные вещи больших размеров
- пельмени, консервы, хлеб, чай, сладости и фрукты
- термосы и термосумки
- проездные билеты на метро
- работающие мобильные телефоны с зарядкой
Справочник бездомного человека, который лучше всегда носить с собой и отдать тому, кому он пригодится, можно скачать здесь.
Движение «Друзья на улице» проводит раздачи горячего питания на нескольких маршрутах. Для того, чтобы поучаствовать, нужно выбрать день, место и позвонить координатору организации Андрею Волкову: +7 (985) 804-32-60.
Пункты подготовки к раздачам движения «Друзья на улице»
Среда: 17.00, МГУ
Маршруты: м. Университет
17.30, РГГУ
Маршруты: м. Новослободская/Менделеевская и м. Савёловская
Пятница: 18:00, Храм Косьмы и Дамиана в Шубине
Маршруты: м. Проспект Мира, м. Третьяковская, м. Чистые Пруды, м. Пушкинская, зал ожидания Курского вокзала
Суббота: 16.00, м. Проспект Мира
Маршруты: Киевский, Ленинградский и Курский вокзалы
А ещё всегда нужны:
Справочник бездомного человека, который лучше всегда носить с собой и отдать тому, кому он пригодится, можно скачать здесь.
Пункты подготовки к раздачам движения «Друзья на улице»
Среда: 17.00, МГУ
Маршруты: м. Университет
17.30, РГГУ
Маршруты: м. Новослободская/Менделеевская и м. Савёловская
Пятница: 18:00, Храм Косьмы и Дамиана в Шубине
Маршруты: м. Проспект Мира, м. Третьяковская, м. Чистые Пруды, м. Пушкинская, зал ожидания Курского вокзала
Суббота: 16.00, м. Проспект Мира
Маршруты: Киевский, Ленинградский и Курский вокзалы
А ещё всегда нужны:
- простые лекарства
- средства гигиены (мыло, бритвы, шампуни, дезодоранты)
- нужная бездомным одежда: в основном это мужские практичные вещи больших размеров
- пельмени, консервы, хлеб, чай, сладости и фрукты
- термосы и термосумки
- проездные билеты на метро
- работающие мобильные телефоны с зарядкой
Справочник бездомного человека, который лучше всегда носить с собой и отдать тому, кому он пригодится, можно скачать здесь.
Читайте также